Богова делянка - Луис Бромфилд
Стойла и овечьи загоны были переполнены. Рядом с павильоном кустарных промыслов пришлось поставить балаган, чтобы разместить избыток консервированных фруктов, солений, маринадов и копчений. В павильоне изящных искусств стены были сплошь завешаны вышивками и акварелями. Поистине ренессанс! И только старый Джеми понимал, насколько все это недолговечно, — он знал, что самые основы подорваны. Только одно не изменилось с тех дней, когда во главе ярмарки стоял он сам. Старая миссис Бэлл, которой, как и ему, перевалило за восемьдесят, по-прежнему собрала почти все призы за консервированные фрукты и маринады. Никто из более изнеженных и слабых женщин нынешнего поколения не мог соперничать с ней. И ни для кого не было секретом, что некоторые призы пришлось раздать другим, исключительно ради приличия.
13. ЭЛИН
Близость, существовавшая между Джеймсом Уиллингдоном и его детьми, была основана на чувствах столь тонких, что о них даже говорить было немыслимо. Исподволь влиял он на своих детей, учил их, сам того не сознавая, радоваться малому и культивировать в себе любовь к природе — самый надежный заслон против житейских невзгод. От него научились они — хотя он вовсе их этому не учил — видеть прелесть в журчащем ручейке, в тропинке, вьющейся среди кустов боярышника, во влажном прикосновении телячьей морды, в копошащихся в сене крошечных теплых щенятах. То, что дал им он, могла отнять лишь смерть.
Что же касается практической стороны существования детей, то ее определяла Элин Уиллингдон — их мать. Это она намечала весь ход их жизни до тех пор, пока они не уйдут из-под родного крова и скорее всего пока не уйдут из жизни. Она не знала сомнений относительно того, каким должен быть человек, как ему следует вести себя, в чем его величие, и, как это бывало с ее властным отцом, понятие о нравственности и этичности оборачивалось у нее порой узостью и нетерпимостью. Много лет спустя Джонни пришлось с большим трудом отучаться от многого, что вбивалось в него с детства и вошло в плоть и кровь его. И все же в ее непреклонном отношении к жизни было что-то удивительно цельное. Она твердо знала, что существуют поступки, которые никогда не позволит себе порядочный человек. Существуют мысли, которые никогда не придут в голову порядочному человеку. Она не любила — можно сказать, ненавидела — в людях мелочность, склонность к сделкам с совестью и подлость. Она учила своих детей не допускать никаких компромиссов в том, что касается их идеалов или убеждений, и находить в своей стойкости радость, доступную обычно лишь фанатикам или мученикам. Она вложила в них силу и даже известную безжалостность, весьма пригодившиеся им в жизни. Дары, всученные ею (их вряд ли можно было назвать поднесенными), в корне отличались от даров, полученных от отца, но в практическом мире, населенном людьми, не чуждыми никаким человеческим слабостям, они представляли большую практическую ценность. То, что они получили от отца, мог подарить лишь человек, чьим первым импульсом было повернуться спиной к происходящему и искать прибежища в жизни, не грозящей ему обидами, тогда как мать Джонни никогда не отворачивалась от трудностей и готова была испить до последней капли любую горькую чашу. И все же отвлеченно Джеймс Уиллингдон гораздо больше любил людей, чем его жена, которая в своей первобытной прямолинейности смотрела на всех — за исключением своей семьи и нескольких друзей — как на врагов, против которых нужно всегда быть вооруженным до зубов.
С момента рождения детей она начинала вооружать их теми качествами и принципами, которые, по ее твердому убеждению, могли больше всего пригодиться им в жизни. Она всеми силами стремилась направлять жизнь своих близких, и смешно было рассчитывать, что она удержится и не начнет лепить характеры и формировать будущее собственных детей. Ну и потом ей была свойственна типичная для американок целеустремленность, заставляющая их доводить до конца любое дело, порой очевидно безнадежное. Итак, с момента рождения своих детей — и даже раньше — она определяла их будущую карьеру. Это было время загадочных открытий в области медицины, когда делались первые робкие шаги на пути познания того, что сейчас именуется психоанализом. Среди прочих весьма модна была и теория внутриутробного воздействия, которую мать Джонни принимала безоговорочно.
Если вспомнить, что большая часть ее жизни прошла в борьбе с благородной бедностью и что мир, окружавший ее, американку, мистически боготворил материальный успех, надо признать, что профессии для своих детей она выбрала более чем странные. Она хотела, чтобы они имели все то, о чем всю жизнь мечтала она сама и чего никогда не имела, причем было это отнюдь не богатство. Она хотела дать им прекрасное образование и решила, что дочь ее станет музыкантшей, а старший сын — писателем, и, чтобы осуществить свою мечту, работала не покладая рук, пока они не покинули отчий дом. Она хотела, чтобы дети ее знали несколько языков, повидали мир, посмотрели людей. К тому времени, как на свет появился ее последний ребенок, она, по-видимому, поняла, что самой ей мечтать об этом уже поздно, поэтому вся ее невероятная сила воли, вся ее неукротимая энергия устремились на то, чтобы предоставить детям возможности, заказанные ей самой. Поняла она также — как представляется, что у нее никогда не будет для этого денег, и поэтому решила пробудить в них желания, разжечь любознательность и выковать волю, что в конечном счете оказалось куда более мощным двигателем, чем любые деньги.
Еще до рождения Джонниной сестры в матери снова вспыхнула притушенная было страсть к музыке, и она стала проводить часы за роялем, купленным для ребенка, который еще только должен был появиться на свет, — разбирала ноты и вырабатывала беглость пальцев. Едва девочке исполнилось шесть лет, ее стали учить музыке. Не знаю, сыграло ли тут роль внутриутробное воздействие, в которое свято верила Элин Уиллингдон, но сестра Джонни действительно отличалась большой музыкальностью и темпераментом: в десять лет она уже играла пьесы Моцарта и Шопена. Иногда она восставала против ежедневных упражнений, но перед решимостью матери деваться ей было некуда. В таких случаях ее просто запирали в гостиной и, сколько она ни кричала и ни колотила в дверь, ее
