Богова делянка - Луис Бромфилд
Мидлендская ярмарка пришла в такой упадок, что нужно было или предпринимать немедленные меры для ее спасения, или же ставить на ней крест. Высокий дощатый забор вокруг ярмарочной площади был во многих местах проломлен. Загоны для овец разрушались, ипподром — в прошлом краса и гордость Округа — зарос. Отца Джонни просили преобразовать общество, вновь привлечь интерес к окружной ярмарке, когда-то гремевшей на весь север штата, и вернуть ей былую славу.
Никакая другая работа не могла бы доставить ему большей радости. Она укрепляла его старые связи с фермерами и приводила прямиком в мир, где весь интерес был сосредоточен на беговых лошадях, так как бега представляли важную статью в доходах общества. Задача была нелегкая, так как Мидлендская ярмарка сумела завоевать себе дурную славу, а ничто так не вредит успеху окружной ярмарки, как дурная слава. Размер денежных призов лошадям, выигравшим забег, сократился настолько, что для владельцев потеряло всякий смысл пускать их, а разбор статей скота производился, по общему мнению, так небрежно и предвзято, что лучшие фермеры и скотоводы больше не находили нужным выставлять своих животных. Труппы бродячих артистов не хотели платить денег за право выступать на ярмарке; раз ее посещало мало народу, трудно было рассчитывать на существенные сборы. Образовался порочный круг, по которому и вертелась ярмарка, с каждым годом впадая во все большее ничтожество.
Отцу Джонни удалось вернуть ярмарке какую-то толику ее былого значения; думаю, его успех объяснялся главным образом любовью к лошадям и всему, что связано с фермами, а вовсе не какими-то исключительными организаторскими способностями. Ему легче было справиться с этой задачей, чем кому бы то ни было из фермеров, потому что не было в Округе человека с такими обширными знакомствами, как он. Деньги были у горожан, да и самый породистый скот и лучшие лошади принадлежали зачастую не фермерам, а людям, живущим в Городе, — все больше богатея на своих фабриках и заводах, они скупали фермы в окрестностях просто так, забавы ради. Он сумел убедить владельцев магазинов: успех ярмарки будет выгоден и для них, поскольку привлечет в Город много народу, и выколачивал из них часы, кровати, ковры — и, конечно, деньги — на призы за вышивки и консервированные фрукты. Он не пожалел денег на рекламу ярмарки по всему штату. Забор был починен, конюшни и загоны для овец приведены в порядок, а вскоре появилась и бродячая труппа, согласившаяся дать хорошую цену за место под балаган. И все время он пользовался советами старого Джеми, бывшего в период расцвета общества его президентом.
Помимо отца Джонни и его деда, по меньшей мере два члена семьи получили огромное удовольствие от ярмарки, испытывая при этом чувство законной гордости. Один был Хад Вильямс, а другой — сам Джонни. Еще задолго до открытия он начал каждую субботу ходить на конюшенный двор, где оставляли своих лошадей приезжавшие в Город фермеры, и по Уолнат-стрит, вдоль которой тянулась коновязь, и раздавал листовки, в которых всячески восхвалялась грядущая ярмарка и в качестве приманки перечислялись денежные премии и призы. Когда наконец ярмарка открылась, ему выдали желтую шелковую розетку, на которой золотом было отпечатано: «Помощник комитета». Он помогал загонять свиней и овец в загоны и направлял фургоны и двуколки в ту часть ярмарочной площади, где была поставлена новая коновязь. Он не вылезал из конюшен, любуясь огромными клайдсдэйлами и першеронами, забирался в стойла, щедро устланные чистой соломой, и слушал разговоры жокеев, конюхов и грумов. А в свободную минуту поднимался на трибуны, чтобы посмотреть бега рысаков и иноходцев. Он заходил в балаган, где шли интермедии, и в тиры и помогал поить великолепных шортхорнов и херфордских быков. Заветная желтая розетка открывала перед ним все двери. Для тринадцатилетнего мальчика эта неделя прошла как в сказке.
И повсюду он встречал Хада Вильямса — иногда одного, иногда в сопровождении Мелиссы. У Хада на груди красовалась такая же нарядная розетка, как у Джонни, и расхаживал он с видом задорного петушка. Его тоже распирало от счастья. Наконец-то он вознагражден за прошлые неудачи. Желтая розетка указывала на его положение здесь. Теперь он важная персона. Разве он не «партнер» Джонниного отца — человека, руководящего всем этим праздничным весельем, всей этой сутолокой? Не его ли «партнеру» все обязаны успехом ярмарки, а заодно с ним и самому Хаду?
В душе, наверное, он был щеголем и по такому случаю купил себе новый скверно сидящий костюм в кричащую клетку, а также новую ярко-зеленую фетровую шляпу. Поверх жилета была выпущена тяжеленная цепочка от часов, явно медная. А усы были нафабрены так, что кончики торчали как штыки.
Ближе этого подойти к осуществлению своей мечты — мечты стать самым влиятельным фермером в Округе — ему не доводилось. И три года подряд, пока отец Джонни не покинул пост президента общества, всю ярмарочную неделю напролет Хад ходил преисполненный важности и гордости. Очень может быть, он чувствовал себя несравненно лучше в иллюзорном мире ярмарки, чем в повседневной жизни. Для него это был чудесный праздник; он мог играть роль зажиточного фермера, тратить деньги на дорогие сигары и манкировать своими прямыми обязанностями на ферме.
Для старого Джеми ярмарка была неким ренессансом. Он даже распрямился, почувствовал прилив сил, и трудно было поверить, что ему давно перевалило за восемьдесят. Дикая августовская жара не оказывала на него никакого действия. Приезжал он на ярмарку спозаранку и до позднего вечера бродил по ней — оживленный и в то же время чуточку грустный оттого, что так мало его сверстников осталось на этом свете. Он держался без всякой торжественности, потому что торжественность вообще была не в его характере, ну и, кроме того, для него это было дело не новое. Не он ли сам занимал пост президента общества покровительства землепашцам, в те далекие годы, когда ярмарка Мидлендского округа считалась лучшей в штате? Да, говорил он зятю, теперешняя ярмарка несравненно лучше, чем все предыдущие за последние двадцать лет, но разве сравнить ее по размаху с теми, что бывали в восьмидесятые годы! Впрочем, того, что было, не воротишь. В его время Город не имел никакого значения. Значение имела деревня — вот оно что! На Город смотрели как на рынок, и банки вообще не
