Богова делянка - Луис Бромфилд
Приехав спозаранку — чем раньше, тем лучше, — компания задерживалась допоздна, дожидаясь, пока не взойдет желтая неповоротливая луна и не повиснет на раскаленном горизонте. Наконец час отъезда наставал; правда, всегда оставалась надежда, что не сразу найдутся лошади или они вдруг заартачатся, и волей-неволей отъезд оттянется еще немного. Но вот сборы заканчивались, вслед за тарантасом вытягивалась цепочка велосипедистов; иногда по пути домой все пели хором, иногда делали привал при лунном свете и уминали остатки бутербродов и холодное мясо. Младшие дети быстро засыпали, их так спящими и вносили в дом, раздевали и клали в постель, и, проснувшись наутро, они ничего не могли понять — им казалось, что они проспали всю ночь в лесу под деревьями.
Но самое веселье начиналось, если в пути их неожиданно застигала хорошая гроза. Боковые шторки поспешно опускались, внутри тарантаса все сидели, сбившись в кучу, дождь лил как из ведра, и яркие молнии освещали мокрые крупы лошадей, трусивших по полям и лесным просекам. Если гроза была особенно сильная, мать Джонни пугалась и заставляла мужа свернуть на первую попавшуюся ферму, чтобы переждать в сарае. Разрешения не требовалось. Просто кто-нибудь выскакивал из тарантаса, распахивал огромные ворота сарая, и отец Джонни въезжал туда при вспышках молний, заливавших ярким, почти дневным светом все вокруг. В сарае они пережидали, пока гроза не начинала стихать, и затем продолжали свое путешествие. В такие ночи внутри тарантаса пахло мокрой шерстью, собаками, лошадьми, и все эти запахи растворялись в чудесной свежести воздуха, только что очищенного грозой.
Вряд ли кто-нибудь из участников подобных экскурсий отдавал себе ясный отчет, чего он ждет от пикника, не понимали они также, чем так прельщали их эти разбросанные среди гор вырубки. Но впоследствии Джонни понял, в чем было дело, — это бродило в них неясное воспоминание о бесконечных вереницах запряженных волами фургонов с женщинами, детьми и домашним скарбом, фургонов, которые переваливали через горы задолго до того, как появились на свет участники нынешних пикников. Радостное оживление, с каким все рвались пораньше выехать из дому, объяснялось стремлением к одиночеству, к уединению — не к отчужденности обнесенных высокими заборами европейских садов, а к одиночеству на лоне природы, — стремление, которое, как микроб, поражало всех людей, продвигавших на запад границы Америки.
Джеймс Уиллингдон никогда не имел денег, которые он мог бы оставить в наследство своим детям, не мог он позволять себе и больших трат на экстравагантные развлечения, но от своего простодушия и удивительной поэтический любви к природе сумел уделить и передать им нечто ценное, что не могло обесцениться в момент экономического кризиса или быть утеряно по недомыслию. То, что он дал им, осталось при них навсегда. И едва ли можно оставить детям лучшее наследство. Джеймс Уиллингдон знал, как надо жить, знал, что в жизни имеет ценность.
Арендаторы и работники появлялись и исчезали — вздорные, беспомощные и, как большинство лентяев, убежденные, что им не везет или что их кто-то надувает. У них сложилась особая — можно сказать классовая — психология, и преследовала их одна общая мечта, знакомая еще их предкам: успех и богатство сами дадутся в руки, нужно только иметь терпение. Но в отличие от предков они не пускались в дальний путь через горы, реки и леса; они довольствовались тем, что переезжали на другую ферму через дорогу или у подножия ближайшего холма, равнодушно погрузив в один фургон весь свой жалкий скарб и хилых детей. Через Ферму их прошла целая вереница — вырождающаяся порода американцев, дети и внуки неудачников, переселившихся из-за гор много лет тому назад. И вдруг из этой массы вынырнула яркая фигура, совсем непохожая на прочих, — человек, на многие годы прочно вошедший в семью.
Его звали Хад Вильямс, он был низкорослый, крепкий, с большим носом картошкой и неуживчивым характером. Помимо условий, ставивших в тяжелое положение всех фермеров вообще, он еще попал в полосу чрезвычайного невезения. Казалось, над ним тяготеет какое-то проклятие, потому что в основе его неудач — неудач, на которые так любили пожаловаться арендаторы и работники, — лежала отнюдь не нерадивость. Сгорел сарай с только что собранным урожаем, который он не успел застраховать. Он занялся свиноводством, но все его свиньи пали от холеры. Коровы заболели ящуром, и их пришлось уничтожить. Его единственный ребенок, сын, вырос бездельником, от которого родители видели одно горе. Однако этот современный Иов обладал героической стойкостью и силой воли, так что каждая последующая напасть оставляла его не ослабевшим, хнычущим, растерянным, а, напротив, еще более стойким и упорным, хотя, казалось, он от рождения был воплощением стойкости и упорства.
Его неустанно поддерживала надежда снова стать самостоятельным хозяином, каким он был в молодости, до того, как всякие беды, словно крупный град на спеющий хлеб, обрушились на его голову. Эта надежда продолжала поддерживать его и когда он вошел в жизнь уиллингдоновской семьи. Ему было уже пятьдесят пять лет — возраст, когда большинство людей готовы опустить руки и хотят только покоя. Он был честен, категоричен, в своей прямолинейности доходил до фанатизма, и если и был в какой-то мере повинен в своих неудачах, то только благодаря этим чертам. Он был вполне способен бросить работу безо всякого предупреждения, если что-то в поведении или мировоззрении хозяина вызывало вдруг его возмущение. Его чрезвычайно оскорбляло, что на него смотрят так же, как на других фермеров-арендаторов, к которым сам он относился свысока, и хроническое чувство обиды еще больше ожесточало его. В основе его задиристости и постоянного недовольства лежало чувство собственного достоинства и трогательный непреклонный идеализм, которого он немного стеснялся, нежно и гордо оберегая и скрывая его под суровым фасадом. В этом отношении он был похож на отца Джонни, и сходство это сыграло свою роль в том, что им удалось пронести дружбу через все трудности. Оба по натуре были великодушны, искренни и щедры, и оба постоянно нарывались на грубость и неприятности и не раз страдали от разочарования, сталкиваясь с людьми не столь порядочными. Не раз приходилось им познавать на горьком опыте, что, как ни закрывай на них глаза, жадность, подлость и нечестность, увы, существуют, но как один, так и другой из уроков жизни ничего полезного для себя никогда не вынес, потому что не такие они были люди. Хад Вильямс озлобился и стал сварлив, тогда как отец Джонни все больше и больше замыкался в каком-то своем призрачном мире, не имевшем ничего общего с его
