Богова делянка - Луис Бромфилд
Джонни разделял отцовскую слабость к заброшенным фермам, хотя те нравились им по разным причинам. У Джонни не было ни малейшего желания восстанавливать, возвращать им былую опрятность и плодородие. Эти фермы нравились ему своей романтичностью и одичалостью — так в его представлении выглядели первобытные лесные чащи и джунгли; они вызывали в нем восторг, граничащий с легким страхом, — чувства, которые всегда навевают места, когда-то полные жизни, а потом пришедшие в запустение. Будто земля завершила какой-то цикл и теперь возвращалась к девственному состоянию, в котором ее нашел его прадед. Джонни опоздал родиться на свет, и откуда было ему знать, как выглядит лес, сжимающий в своем кольце расчищенный участок земли, на котором стоит блокгауз, но, когда он оказывался в зарослях одичавшего кустарника и стоял там, прислушиваясь к пению птиц и шорохам разных зверьков, слегка напуганный, потому что не слышал голоса отца и не был уверен, сумеет ли он сам, без отцовской помощи, выбраться из чащи, то и правда приближался к первобытной природе.
Не думаю, чтобы Джеймс Уиллингдон когда-нибудь видел эти фермы в их истинном виде — обобранными, брошенными, заросшими сорняками, обезлюдевшими. Он видел в своем воображении, какими они будут после того, как он поработает над ними и поля вновь станут плодородными, а дома пригодными для жилья. И хоть бы раз мечта его осуществилась, хоть бы раз были приведены в порядок изгороди, а поля вспаханы и удобрены. Ни разу не удалось ему увидеть ни одной фермы такой, какой она была в старину — дом полная чаша, населенный крепкой семьей, — не удалось не по своей вине: понадобилось бы целое состояние или годы кропотливого труда, чтобы осуществить такую мечту. Состоянием он не располагал и крестьянином не был. Лучшее, что он мог делать, это сбывать с рук одну ферму за другой за любую цену в надежде, что удовольствие не обойдется ему слишком дорого.
Но он никогда не страдал от разбитых иллюзий, а может, никаких иллюзий и не строил. Просто ему доставляло огромное удовольствие работать над оскудевшими фермами, и, возможно, он считал, что уже это оправдывает затраты. Одна за другой проходили фермы через его руки; заложенные владельцами и не выкупленные в срок, проданные и снова заложенные, они доставались наконец какому-нибудь захудалому фермеру, очень близкому к тому, что стало потом принято называть «белой голытьбой». Пока ферма находилась во владении отца Джонни, он подыскивал для нее арендатора, а иногда и нанимал работника, чтобы поставить забор, убрать мусор и приглядывать за отпущенными на волю лошадьми, которые по ночам возвращались через пролом в заборе в рушащиеся конюшни. Но и арендаторы и работники были, как правило, никчемным народом, иначе они давным-давно перебрались бы, как это делали все более или менее предприимчивые люди, в города или на Дальний Запад. И руководила всеми этими арендаторами не любовь к земле, а простая привычка: они родились на земле, и им не хватало силы воли оторваться от нее, даже когда оказалось, что фермер не может получать достойного вознаграждения за свой труд.
Некоторые фермы отличались красотой и прелестью совершенно особенной. Вспоминается одна, с большой каменной чашей для хранения продуктов, стоявшей рядом с вырывающимся здесь из-под земли родником. Когда-то в чашу ставили глиняные кувшины с молоком и клали шары золотистого масла, так что их омывали ледяные струи. Родник бил прямо из склона поросшего бальзамином холма, где водились большие черные змеи, на которых любили поохотиться собаки; схватив, они ударяли змею с размаха о землю, пока не переламывали ей спину; вокруг чаши темная земля поросла зеленым курчавым крессом, всегда покрытым капельками студеной воды, а чуть пониже маленького водоема, среди давным-давно посаженных кем-то ирисов, буйно разрасталась мята. Дом был под низкой покатой кровлей со слуховыми окнами; перепутавшиеся лозами глициния и виноград оспаривали право собственности на него. Родник, убегая, образовывал ручей, где среди камней, под сенью плакучих ив, сновала форель, окуни и луна-рыба. Джонни навсегда запомнил эту ферму еще и потому, что нашел там однажды в лесу самый большой сморчок, какой только в жизни видел. Это был огромный гриб, по крайней мере десять дюймов в вышину и десять дюймов в окружности, свежий и влажный, и от него исходил настоявшийся запах прелого листа и щедрой земли. Он осторожно уложил гриб в бумажный кулек и повез с массой предосторожностей на велосипеде за пять миль, чтобы показать старому Джеми, любившему порассказать, какие в давние годы в округе росли сморчки. Но когда он показал его деду, тот сразу же вспомнил, как нашел в 1867 году сморчок раза в два больше, чем редкостный экземпляр, найденный Джонни.
Ни отец Джонни, ни сам он не были по характеру пионерами, оба могли найти очарование и в брошенном, полуразвалившемся домишке — главное для них было, что в этом доме когда-то жили люди и у него, следовательно, имелась собственная душа. Не надо забывать, что они были сыном и внуком Старика, никакие новенькие, свежевыкрашенные жилища на фермах не таили для них очарования. Старый Джеми мгновенно порушил бы старые постройки и возвел бы на их месте что-нибудь капитальное, новое и практичное, но ведь он в отличие от Старика твердо верил, что сепараторы и силосные башни благотворно влияют на человеческую душу. Он никак не мог понять, что кому-то может быть приятно вдохнуть жизнь в умирающий дом, разжечь давно остывший пустой очаг или тщательным уходом вернуть строгую красоту саду, которого долгие годы не касалась любящая рука. Он никак не мог понять, как это давно позабытые цветы, попадающиеся возле подгнивших изгородей или принесенные в подарок старухой с соседней фермы, могут казаться кому-то красивее ярких модных цветов в садоводческом каталоге. Джеми до последнего издыхания был за прогресс и только за прогресс.
* * *
После нескольких лет экспериментов с фермами Джеймсу Уиллингдону пришла в голову новая блестящая идея — он начал скупать коров и выпускать их пастись на некошеные луга. У него была теория, что, кормясь золотарником и молочаем, они каким-то чудом разжиреют, а ведь каждый нагулянный фунт мяса — это доход. Такая теория могла бы сработать, если бы выпускали скот на поля, где по колено стоят сочные травы. Как и следовало ожидать, ничего из этой затеи не вышло, зато Джонни с отцом получили массу удовольствия. Особенно приятны бывали поездки в
