Богова делянка - Луис Бромфилд
12. ГРАНИЦА СТЕРТА
К тому времени как Старик поселился в сером доме, интерес отца Джонни с заезженных лошадей перекинулся на заброшенные фермы.
Это не было ни очередной авантюрой, в которые он время от времени пускался, чтобы прокормить растущую семью и толпы наезжающих родственников, ни тщетной попыткой сколотить небольшой капитал. Это было увлечение, не менее страстное, чем его увлечение лошадьми. Будь он оборотистым дельцом, он мог бы использовать те же деньги на покупку земель на окраинах Города, чтобы потом перепродавать их заводчикам, фабрикантам и строительным компаниям. Он же выдумал скупать фермы, запрятавшиеся в глубинке, на которые не было никакого спроса, разве что среди предприимчивых иммигрантов, которые начали просачиваться в Округ и прибирать к рукам залежные земли, оставленные вымирающими сверстниками старого Джеми. Не думаю, чтобы Джеймс Уиллингдон мог рассматривать эти фермы как объект спекуляции. Возможно, что этим он отговаривался, чтобы успокоить жену и во избежание упреков с ее стороны, но вряд ли сам он верил в это. Мотивы его были гораздо поэтичней и из области тех, которые непрестанно толкали его на путь, ведущий к экономическому краху. Тут он просто не мог совладать со своей творческой натурой, как не мог совладать с желанием выхаживать без надежды на успех порченых лошадей. Он хотел переделывать и воссоздавать. Ему, вероятно, никогда не приходилось слышать в своем мирке термин «творческий импульс», а услышав его, он только посмеялся бы. И уж конечно, никогда не заподозрил бы этого импульса в себе. За ним никогда не водилось типично американской страстишки ставить все на кон, полагаясь на свою счастливую звезду. Мечта о синей птице, манившая на протяжении шести поколений семью старого Джеми, его не воодушевляла. Предки Джеми переселились в Новый Свет из Шотландии, самого его из Новой Англии занесло в Западную Резервацию, а дети его двинулись на великолепные просторы Северо-Запада, твердо уверенные, что уж в новом-то краю их ждет несметное богатство. Нет, погоня за синей птицей никогда не увлекала отца Джонни. С него вполне хватило бы оказаться вдруг свободным от долгов. Он был, сам того не сознавая, артистом, артистом, так и не сумевшим найти свое métier[8].
Однажды, заработав пять тысяч долларов на продаже каких-то земель, скорее всего потому, что ему повезло, а не благодаря хитроумным расчетам, он тут же почти все их ухлопал, свозив семью в путешествие по Великим озерам. Старый Джеми, не пожелавший ехать, остался дома на попечении негритянки, которая охотно выручала семью в нужную минуту, а все остальные отправились в Кливленд, чтобы там погрузиться на пароход, провезший их по проливу мимо Детройта, тогда еще приземистому, широко раскинувшемуся городу без небоскребов и только с двумя-тремя заводами, выпускавшими удивительную новинку — автомобиль. Оттуда они поплыли на север, повидали Каламазу, Гранд-Рапидс и Макинак и, наконец, по каналу у Су-Сент-Мари через Верхнее озеро добрались до Дулута, проехав, таким образом, насквозь всю местность, пестревшую названиями, которые появились на карте еще до того, как иезуит, друг Полковника, приехал из Франции в Новый Свет.
В Округе было множество заброшенных ферм — то было время, когда фермы, созданные пионерами и их сыновьями, одна за другой попадали в руки арендаторов и быстро приходили в полный упадок. Когда ферма оскудевала настолько, что арендатору уже не имело смысла затрачивать на нее труд, он просто-напросто бросал ее и переходил на следующую, обрабатывая кое-как, до тех пор, пока бедная истощенная земля окончательно не переставала родить. Деревня терпела поражение от города на всех фронтах. Город вышел победителем не только в экономической борьбе; он успешно переманивал к себе ее сынов и дочерей, которым следовало бы лелеять землю, так недавно отвоеванную у непроходимых лесов. Иммигранты только еще начинали прибывать, чтобы принять в свои руки утомленную землю и трудом и лишениями вернуть ей былое плодородие.
Большинство ферм укрывалось в стороне от больших дорог, в полудиких романтических долинках ледникового происхождения, которыми был изрыт Округ. Разрушающиеся изгороди терялись под зарослями ежевики и кустами бузины, кровельная дранка прогнила, окна стараниями бродяг и мальчишек зияли разбитыми стеклами. Когда вы, с трудом открыв осевшую дверь, ступали внутрь, прогнивший пол прогибался под ногами, и слышно было, как прыскают во все стороны мелкие зверушки: сурки, полевые мыши и бурундуки, устроившие себе гнезда под половицами. Повсюду вас подстерегала настораживающая призрачность, свойственная домам, в которых не горит больше огонь в очаге и не слышно голосов. Иной раз в какой-нибудь комнате верхнего этажа могла оказаться незастланная, грязная постель, которой пользовались по ночам окрестные бродяги, а иногда на крючках, вбитых в заплесневевшую стену, висело старое платье, или побитое молью пальто, или выгоревшая забытая летняя шляпка, а в палисаднике, почти погребенные под крапивой и одичавшими садовыми цветами, валялись ржавеющие матрасные пружины, разбитые зеркала и поломанные предметы обстановки, не стоившие того, чтобы их брать с собой, когда последний арендатор, оставив за собой незапертую дверь, откатывал от крыльца. Скудные, истощенные поля заросли ромашками, золотарником и барбарисом, а по краям пастбищ деревья начинали неторопливое наступление, чтобы силой захватить землю, отнятую у них лет сто тому назад.
В большинстве случаев принадлежащий ферме лес тоже оказывался обобранным последним арендатором, так что оставались лишь покалеченные и гниющие пни старых деревьев, уже почти скрытые молодой порослью. На таких вырубках в мае месяце всегда можно было найти в изобилии аппетитнейшие сморчки, просовывающие желтовато-коричневые шапочки сквозь покров палых листьев и весенних цветов. И если майский день выпадал жаркий, то можно было не сомневаться, что не раз натолкнешься на тесную кучку зайчат, сбившихся в теплой, выложенной пухом ямке. И над всем этим — неземной красоты
