Филипп Эриа - Семья Буссардель
Наступило молчание. Викторен ничего не ответил и, казалось, задумался. Прошел уже час; сгустились сумерки, окутывая кабинет с унылыми панелями на стенах и притихших участников этой сцены.
- Друг мой, - заговорила наконец Теодорина Буссардель, - позвони пожалуйста. Я сказала слуге, чтоб нам не мешали, и он не решается принести лампы. А тут такая темнота, ничего не видно.
Она приказала также подбросить дров в камин. В комнате опять стало тепло, светло, она сразу ожила.
- Ну вот, дружок, - сказала мать, подходя к сыну. - Я хочу первая тебя поздравить.
Рослый юноша нагнулся, собираясь подставить лоб, но мать расцеловала его в обе щеки. Он хотел было выпрямиться, но она не выпускала его, крепко прижимая к груди.
- Мальчик мой дорогой! - говорила она ему на ухо. - Я так хочу, чтоб ты был счастлив...
- И он будет счастлив! - звучным голосом воскликнул маклер, расслышав ее слова, и тоже встал с места. - Разве отец с матерью не делают все для его счастья?
Викторен, которого ласка матери слегка растрогала, сразу же замкнулся, когда подошел отец.
Буссардель похлопал его по плечу.
- Ну, довольно, - сказал он. - Можешь отправляться. Вот тебе тема для размышления на целую неделю.
Господин Пэш распахнул дверь, уже пора было ехать в Жавель.
У порога Викторен остановился и, обернувшись, спросил:
- Через сколько времени мне жениться?
- Если все пойдет хорошо - через полтора месяца, - ответил отец, выходивший вслед за ним.
Теодорина осталась одна в кабинете. Она слышала, как ее муж поднялся по лестнице на второй этаж, - несомненно, для того, чтобы переодеться: он говорил, что будет обедать в клубе.
В следующую субботу в особняке на авеню Императрицы Викторен Буссардель был представлен Амели, дочери графа и графини Клапье. Он боялся, что она окажется бойкой девицей, вроде его сестер, ловко умеющей вертеть кринолином, болтать о костюмированных балах, об Итальянской опере и рецептах домашнего печенья. А перед ним предстало напряженное существо, немая статуя, вперившая в него враждебный взгляд. В ответ на комплимент, который господин Пэш заготовил для своего воспитанника, а тот его вытвердил от первого до последнего слова и отчеканил наизусть, она пробормотала что-то невнятное. Жених с любопытством разглядывал эту юную особу, но думал вовсе не о том, что ему придется провести с нею всю жизнь. Эту мысль он считал второстепенной, свыкнуться с нею у него еще было время, - на ум ему шло лишь то, что скоро, через несколько недель эта девушка будет его собственностью и он получит право распоряжаться ею в полное свое удовольствие.
За обедом их посадили рядом, но они друг с другом не разговаривали. Резкий свет газовых рожков, которому свечи, горевшие в канделябрах, не могли придать теплого колорита, блеск позолоты на лепных украшениях, которыми изобиловал этот новенький особняк, яркий, красный цвет драпировок, всеобщее внимание, направленное на нареченных, сковывали их. Но когда встали из-за стола, невестка Амели, Лионетта Клапье, предложила Викторену показать ему зимний сад, то есть большую оранжерею, построенную во дворе особняка, при котором не было сада. По привычке Викторен хотел попросить разрешения у старших и увидел, что отец и мать, следившие за ним, взглядом велят ему принять предложение. Он все-таки достаточно знал правила приличия и понял, что ему позволили удалиться от общества со своей невестой, а Лионетте Клапье поручено надзирать за ними.
Викторен предложил Амели руку, и они последовали за Лионеттой Клапье. Лионетта была маленькая чернушка, совсем не хорошенькая и даже не грациозная, но зато говорливая, развязная и такая напористая, что от нее невозможно было отвязаться; все находили ее страшно остроумной, хотя никто не мог бы сказать, в чем же проявляется ее остроумие. В эти годы все элегантные парижанки устремляли взор на Тюильри и стремились чем-нибудь походить на императрицу, но Лионетта Клапье ради оригинальности уверяла, что сама она - вылитая княгиня Меттерних. Заявляя об этом, Лионетта в глубине души надеялась, что слушатели примутся горячо уверять, будто она совсем не так безобразна, как супруга австрийского посла; впрочем, эта светская дамочка жаждала главным образом прославиться, подобно этой знаменитой пленительной дурнушке, живостью, веселостью, электризующим обаянием. Хотя в семействе Клапье, несколько отличавшемся от Буссарделей, выражали сугубую преданность Наполеону, который в 1808 году пожаловал деду Амели графский титул, в годы Второй империи Клапье не могли нахвастаться монаршими милостями. Они были, как и все, представлены императору; однако, являясь крупными помещиками, интересовавшимися только своими землями, не занимая никакой государственной или общественной должности да и не имея честолюбивых стремлений добиться таковых и, наконец, будучи людьми весьма скучными, они не обладали никакими данными для успеха при дворе, никогда не удостаивались приглашения на понедельники императрицы и на какие-либо увеселения в Компьене. Таким образом, Лионетта Клапье могла изображать госпожу Меттерних лишь в квартале Бассейнов.
Усевшись в кресло-качалку, примявшее пышные волны ее платья цвета серы, выбрасываемой Везувием, Лионетта рассеянно поглядывала на молодую пару; те сидели на садовой скамье рядышком, вытянувшись, словно аршин проглотили, а их опекунша болтала без умолку, хохотала, жестикулировала, покачивалась в кресле и занята была только собственной своей особой. Не подозревая, что Викторен никогда не бывал в свете и ничего о нем не знает, она старалась ослепить его, разыгрывая перед ним обозрение на злободневные парижские темы. Она объясняла, например, что такое ложи с решетками, которые опять входили в моду, и объявляла себя их ярой сторонницей: ведь это удобное приспособление позволяло порядочным женщинам бывать в любом театре.
- Ах! - восклицала она. - Вы слышали Патти в "Сомнамбуле"? Как! Не слышали? Великий боже! Приглашаю вас обоих к себе в ложу в ближайший день моего абонемента. Упустить случай было бы просто преступлением: через месяц дива уезжает в турне по Европе.
Болтунья откидывалась назад, отталкиваясь одной ногой, что позволяло ей выставлять напоказ довольно изящную щиколотку. Настоящее ее имя было Леония, но, выйдя замуж за сына графа Клапье и став виконтессой, она решила отбросить это старомодное имя и стать Лионеттой, как ее будто бы звали в детстве. Она была поклонницей всех новшеств и даже участвовала в подготовке петиции, в которой женщины вскоре собирались потребовать, чтобы их допускали в число слушателей Сорбонны. Однако она считала просто непостижимым, как это пытаются ввести в моду порядок рассаживать на больших официальных банкетах мужчин отдельно от дам: один стол накрывать только для мужского пола, другой - для женского. Что за нелепая идея! Нельзя же склонять голову перед любым нововведением, надо, например, найти в себе мужество освистать такую скучнейшую штуку, как "Тангейзер", хотя очаровательному двойнику Лионетты, княгине Меттерних, и пришла мысль (на этот раз весьма неудачная) взять эту тощищу под свое покровительство!
Викторен не слушал ее. Он смотрел на Амели. Она сидела рядом с ним, откинувшись на спинку скамьи, и, видимо, волновалась: по лицу ее пробегали короткие тени; она не глядела на Викторена и ни слова не отвечала золовке. Казалось, все ее внимание поглощал лежавший у нее на коленях букет, который она придерживала обеими руками. Ее настороженность, ее тревожное молчание нисколько не беспокоили жениха. Раз уж его родители и супруги Клапье решили поженить их, то, по его мнению, немыслимо было никакое открытое противодействие как со стороны невесты, так и с его стороны. Затаенные чувства девушки не имели в его глазах значения, лишь бы они не мешали осуществить приятные для него планы; в этом браке он видел только одно: спадут замки, и он вырвется на свободу. Впрочем, приобретенный Виктореном опыт, научивший его сдерживать нетерпение и внешне выказывать покорность, позволил ему сделать полезные наблюдения над Амели Клапье. За обедом, как ему показалось, она не могла пошевелиться, сказать что-нибудь, проглотить кусок, минуя строгий надзор со стороны матери - толстой внушительной дамы, следившей за каждым ее жестом, или же другой пожилой особы в скромном туалете с закрытым воротом, сидевшей на конце стола, но, несомненно, являвшейся своим человеком в доме; она не сводила с девушки жесткого и бдительного взора, вдруг напомнившего Викторену унылого господина Пэша. Что-то говорило питомцу Жавелевского пансиона, что его строптивая, но безмолвная невеста находится приблизительно в таком же положении "свободы под надзором", из которого, он, в сущности, еще не вышел. Мысли об этом сходстве его успокаивали, придавали ему уверенность в себе и даже вызывали смутное чувство восхищения.
Делая вид, что он слушает Лионетту, Викторен время от времени кивал головой; если притворство бывало выгодно для него, в нем просыпалась какая-то тяжеловесная хитрость.
