Филипп Эриа - Семья Буссардель
В семье считалось, что эта система, сочетавшая правила Жавелевского пансиона с видимостью семейного воспитания, является временной. Родители все надеялись, что вот на следующий год их сын сможет поступить в лицей. Но какой-нибудь неприятный случай, неожиданное препятствие расстраивало их планы и статус-кво затягивалось еще на один год.
Иной раз Фердинанд Буссардель терял терпение: тоска, чувство унижения, бешенство охватывали его, когда он видел, что этот парень дерзит ему, своему отцу. Да какому отцу! Человеку, перед которым все склонялось. Негодование переполняло его сердце, он уже не мог сдержать себя и давал волю своему гневу. Обычно это случалось в Жавеле, когда, встревоженный письмами директора, он мчался туда, пренебрегая делами в конторе и удовольствиями светской жизни. Ему докладывали о проступках Викторена, совершенных им в минуты пробуждения от тупой дремоты, вызывали преступника; подобно многим отцам, теряющим самообладание и сознание своего превосходства при объяснении с провинившимися детьми, Буссардель выходил из себя.
- Мерзавец! Я тебя в солдаты отдам! - кричал он. - Ты уже великовозрастный болван. А на военной службе с тобой кутить не будут. Знаешь, что там ждет таких негодяев, как ты? Я тебе сейчас скажу: карцер, гауптвахта, штрафная рота, тюрьма, каторга! Кончится тем, что ты предстанешь перед военно-полевым судом, и уж тогда имя, которое ты носишь, ничем тебе не поможет.
Викторен пожимал плечами.
- Ты думаешь, я не знаю, что говорю, - еще громче кричал отец. - Не забывай, что я бывший лейтенант национальной гвардии. Если ты не уважаешь отца, по крайней мере относись с уважением к офицеру!
- А я так с удовольствием пойду на военную службу. Хоть сейчас запишусь, - бормотал Викторен, рассматривая носки своих башмаков.
Буссардель, пойманный на слове, не знал, что отвечать. Он тотчас же представил себе, как его сын в каком-нибудь гарнизоне выходит из казармы, получив увольнительную в город, шатается по "пивным с женской прислугой", по домам терпимости или обольщает работниц и плодит подзаборников.
- Уведите вы его! - говорит он удрученно. - Ничего хорошего от этого негодяя не добьешься. Плохая мне награда за мою любовь и заботы. Мой старший сын платит мне самой черной неблагодарностью.
Викторен покорно уходил в сопровождении надзирателя и бурчал, что он не просил, чтобы его произвели на свет. "Надо обязательно избавить его от военной службы, - думал тем временем отец. - Я поставлю за него рекрута".
Ставить за сыновей наемных рекрутов вошло уже в обычай в семье Буссарделей, так же как и в других богатых семьях. Луи-нотариус поставил рекрута вместо своего сына Оскара; биржевой маклер Фердинанд таким же образом купил освобождение своему младшему сыну Амори. Что касается Эдгара, то ему, несомненно, должны были дать белый билет: грудная болезнь у него возобновилась, и ему пришлось на несколько месяцев прервать занятия в лицее. Это, впрочем, не помешало ему получить аттестат зрелости.
Наконец Викторен в 1863,году, то есть когда ему было уже двадцать два с половиной года, выдержал экзамен на аттестат прелости. Отец уж совсем было потерял надежду. Три года он тщетно хлопотал, пользуясь своим весом, обхаживал экзаменаторов, но при всем их добром расположении к Викторену, сыну влиятельного финансиста, они не могли повысить его низкие отметки больше, чем то позволяло приличие.
Итак, система Жавеля одержала победу! Каких только знаков признательности не получил директор! Надзирателю Пэшу был сделан превосходный подарок. Чтобы не лишать сына воздействия таких прекрасных воспитателей, родители пожелали оставить Викторена в пансионе до его женитьбы: отец намеревался женить его как можно скорее, считая брак решающим средством. Однако попробуй найти для столь малообещающего жениха невесту в семействе, которое никто не счел бы ниже семейства Буссарделей.
К счастью, молодой Буссардель отличался выигрышной внешностью. Лицо у него, правда, было довольно широкое, но черты твердые, правильные; статная фигура, прекрасно развившаяся благодаря гимнастике; он обладал силой тридцатилетнего атлета и отличался ловкостью во всех физических упражнениях. Любуясь его наружностью, отец находил в нем большое сходство с собою, каким он был в возрасте Викторена, и надеялся, что у сына со временем разовьются и черты внутреннего сходства с ним.
После встречи Нового года, отметившей запоздалые успехи старшего сына, второго января маклер потребовал его к себе в кабинет. Это была высокая комната на первом этаже с окнами в сад, разбитый с улицы Людовика Великого, но угловая в главном корпусе и затененная боковым выступом здания.
Зимний день уже был на исходе. Буссардель для разговора с сыном выбрал тот час, когда господин Пэш приготовился отвезти своего воспитанника в Жавель. Викторен явился по приказу отца. Позади него в проеме двери вырисовывалась фигура надзирателя.
- Входите, входите, господин Пэш, - сказал маклер.
Слуге, которого посылали за Виктореном, Буссардель велел доложить барыне, что молодой барин находится в кабинете. Сидя за монументальным письменным столом, маклер пристально смотрел на сына. Этот стол, сумеречный свет и тишина, царившие в комнате, настороженная поза юноши - все отдаляло их друг от друга.
- Дорогой мой мальчик, - начал Буссардель, - мы с матерью хотим сделать тебе очень важное сообщение, в первую голову касающееся тебя. От него зависит твоя жизнь, твое счастье и, следовательно, счастье любящих тебя родителей. Садитесь, пожалуйста, господин Пэш, - сказал он надзирателю, но сыну предоставил стоять перед ним. - Ты, конечно, понимаешь, Викторен, что отец позаботился о твоей будущности. Я решил взять тебя в свою контору, поскольку в дальнейшем
она по наследству перейдет к тебе на половинных началах с одним из младших братьев, а может быть, вам придется работать в ней всем троим. Но речь пока идет не об этом. Тебе еще нужно пройти курс юридических наук, и я надеюсь, что ты справишься с этим; ты успешно выдержал экзамены на аттестат зрелости, и это внушает мне уверенность, что больше ты не будешь меня огорчать, что полоса неудач кончилась... Забудем прошлое!
И он подчеркнул вступление, сделав двумя руками такое движение, как будто очищал место на своем письменном столе. С годами Фердинанд перенял жесты маклера Буссарделя старшего; подражание это проявилось у него лишь после смерти отца и как будто вызвано было не влиянием и не наследственностью, а сознательным желанием сохранить определенный человеческий тип, соответствующий духу семьи. Но у Буссарделя Второго наблюдались некоторые видоизменения, главным образом внешнего характера. Второй маклер из рода Буссарделей лучше знал свет и светские обычаи; ни при каких обстоятельствах он не терял самоуверенности; весь его облик, даже посадка головы, выражал глубокое чувство превосходства над другими и сознание прочности своего положения, какими Буссардель Первый никогда не обладал.
Отец Викторена, по-прежнему сидя за огромным письменным столом, сделал продолжительную паузу, и в это мгновение вошла мать. Устав от суматохи праздничных приемов, она воспользовалась первым днем, когда у нее не было никаких гостей к обеду, и надела просторное домашнее платье, отнюдь не скрадывавшее ее полноту зрелой матроны. Мимоходом она тыльной стороной руки погладила сына по щеке. Теодорина Буссардель раз и навсегда завела порядок, по которому мужу предоставлялась забота об исправлении Викторена, она же держалась с сыном ровно и ласково, как любящая мать, не подрывая, однако, отцовского авторитета. Подойдя к столу, она села по правую руку мужа. Викторен не понимал, к чему ведет эта аудиенция, и поглядывал то на отца, то на мать, но не произносил ни слова.
- Ну вот, - благодушно сказал Буссардель, - ты немножко догадываешься, о чем мы хотим тебе сообщить?
И он лукаво взглянул на жену, она ответила ему улыбкой.
- Послушай, Викторен! - продолжал отец. - Как ты думаешь, не пора ли тебе жениться, мой друг?
- Жениться? - встрепенувшись переспросил Викторен; это было первое произнесенное им слово.
- Ага, ага! - весело сказал отец. - Заинтересовался! Что ж, это вполне естественно. Ну вот, мы подыскали тебе прекрасную партию. Избранный круг, высокопоставленная родня, превосходное приданое! По возрасту вполне тебе подходит.
Тут вмешалась мать:
- Речь идет, дитя мое, о прелестной шестнадцатилетней девушке. Право, личико у нее премиленькое, а волосы просто великолепные. Говорят, она прекрасно поет.
- Я с ней знаком? - спросил Викторен.
- Нет еще, - ответил отец. - Но скоро познакомишься.
- Когда?
- В субботу, дорогой, - в ближайший день, когда тебя отпустят. Твой будущий тесть и теща дают обед по случаю смотрин. Мы за эту неделю сошьем тебе новый костюм.
Наступило молчание. Викторен ничего не ответил и, казалось, задумался. Прошел уже час; сгустились сумерки, окутывая кабинет с унылыми панелями на стенах и притихших участников этой сцены.
