Фавор, или бабушкин внук - Петр Немировский
Баба Лиза — в велюровом платье из ателье, с каштановыми пышными волосами, хоть и ходила смешно на своих коротких ножках, врывалась прекрасной дамой в мир Натана-внука.
А за нею семенил муж — какой-нибудь несчастный замдиректора.
Чем-то они — ее мужья, официальные и гражданские, невзирая на все различия, были похожи. Они напоминали ее слуг, пажей из ее свиты. И эта сторона бабушкиной натуры для Натана всегда оставалась самой загадочной.
Мужья Елизаветы Марковны безропотно сносили все ее капризы. Казалось, что им было даже в радость нестись, скажем, в магазин в семь утра, чтобы «купить Лизоньке свежий творожок». И если баба Лиза находила этот творожок несвежим — а такое случалось не однажды, — то мужу приходилось искать «свежий» едва ли не по всему городу.
Все мужья одинаково называли ее «Лизонькой» или «Лизочкой». Смотрели на нее, как на божество, снизу вверх, хоть она была небольшого роста. Сами делали уборку квартиры, занимались хозяйством. Помнится, ее последний гражданский муж — отставной полковник артиллерии — на старости лет даже начал писать стихи, все посвященные «Лизоньке». Трудно было поверить, что бывший военный, всю жизнь читавший только газеты и уставы воинской службы, ну, может, еще какие-то полунаучные статьи о баллистике, полете снаряда, вдруг разразился лирикой. Причем сочинял это не для «публичных чтений», а только для Лизочки. Просил, чтобы она никому из родных и близких об этом не говорила...
Чем же она так очаровывала этих мужчин? Какому гипнозу их подвергала? Однажды Натан заметил, как Мирон Сергеевич, муж — директор ателье, проходя за спиной бабы Лизы, сидящей за столом, вдруг остановился и бережно смахнул с ее плеча пушинку, влетевшую с улицы через окно! Буквально по поговорке: сдувать с нее каждую пылинку, как с королевы.
Но когда приходила беда, она вставала со своего трона, снимала корону, отставляла в сторону свой «творожок» и, закатав рукава по локти, как последняя батрачка, начинала ухаживать за больным мужем. Сама и бегала по магазинам на край Вильнюса, и тратила, не считая, деньги на врачей и лекарства, и вылизывала до блеска квартиру, и выводила больного гулять, крепко держа его под руку, как бы трудно ей это ни давалось. Жила только мужем, им одним, лишь бы вырвать его из лап болезни. Вела борьбу с завидным упорством…
***
Сейчас она сидела в кресле-каталке, положив правую руку на бедро, где в месте поломанной кости теперь был вставлен титановый штырь и наложены швы.
Она сразу узнала его, увидев еще издали идущим по коридору с букетом цветов. Слегка приподняла голову и сняла очки.
— Здравствуй, бабушка, — наклонившись, он поцеловал ее в щеку.
— Здравствуй. Вот стул, садись, — она указала на стоящий рядом стул. — Не думала, что ты приедешь. Не ожидала.
— Я тоже, если честно, не собирался. Но все-таки решил тебя проведать.
— Спасибо... Надо же было такому случиться, а-ах!.. Шла по коридору, вдруг закружилась голова, в глазах потемнело, и я — на полу, с поломанной ногой. Отвезли в больницу. А в тот день был теракт, в больницу привезли раненых. Поэтому мне пришлось еще и ждать до ночи, пока прооперировали всех тяжелых... Нужно куда-то поставить цветы. Су-ра! Су-ра! — позвала она, и через несколько минут возле них стояла медсестра.
— Это мой внук Натан. Помнишь, я тебе рассказывала о нем. Дай нам какую-нибудь вазу для цветов.
— Сейчас что-нибудь найдем. Здравствуйте, — поприветствовала она Натана. — Вы молодец, что приехали, не побоялись. В такое-то время — второй теракт за месяц!
Вскоре на столе стояла ваза с цветами. Глаза почти всех старичков и старушек в зале с завистью и любопытством устремлялись на них: на бабу Лизу с внуком и на цветы.
— Ты надолго приехал?
— Не знаю, у меня открытый билет. Думаю, недели на две, может, чуток побольше.
Она умолкла. Поглаживая напудренный подбородок, смотрела перед собой. Пыталась охватить умом услышанное. Такая сложная категория времени с его относительностью: две недели! Это же так долго — как два столетия! Или же: так быстро — как два мгновения...
— Что ж, увидишь, как живет твоя бабушка-калека. Теперь я навсегда прикована к инвалидному креслу. Зачем нужна такая жизнь, если тебя возят на каталке? Ой, как болит!
— Ладно, не плачь. Даст Бог, еще встанешь.
— Нет, нет! Все, песня моя спета... — она достала из кармана белый носовой платочек и поднесла его к глазам.
Чтобы не видеть ее плачущей, Натан отвернулся. Ему стало неловко. Причитания бабы Лизы — не новость для него. Но всегда знал: если понадобится, она соберет волю в кулачок и, «закрыв свое сердце», совершит любое чудо.
Но в этот раз баба Лиза явно не шутит. И вообще, сейчас он не узнавал ее — какая-то безвольная, надломленная, жалкая.
— Как ты живешь? Чем занимаешься? — спросила, немного успокоившись. — Помню, что одно время ты работал переводчиком.
— Да, всякое довелось попробовать. Работал и судебным переводчиком, и журналистом на радио «Свобода». Но все это позади. Теперь я — писатель, в Америке и в России издают мои книги.
— Гм-м... Все-таки добился своего. Честно сказать, я всегда сомневалась, что писательство для тебя — серьезно. Считала, что у тебя ветер в голове и что ты не найдешь свою дорогу в жизни. Твой отец, помню, советовал, чтоб ты пошел по его стопам и стал педиатром. Но ты никого не слушал. А где твои книги? Почему ты их не принес? Завтра же принеси! Фейга, — обратилась она к сидящей рядом старухе с всклокоченными волосами. — Это мой внук Натан Армель, известный писатель. Ты, Фейга, себе не представляешь, какой он одаренный. Книги всегда читал — запоем. Помню, как еще ребенком залезал ночью под одеяло с фонариком и читал. И, главное, верил тому, что написано в книгах, поэтому с ним всегда случались всякие приключения, — она говорила громко, чтобы слышало как можно больше присутствующих в зале.
И вправду — многие старушки и старичкижадно ловилислова бабы Лизы и пристально смотрели на Натана. Вероятно, знали, что к бабе Лизе приехал внук из Нью-Йорка. Но то, что он — известный писатель, для них было новостью.
Фейга, покивав головой, промолвила:
