Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская
– Алексей Петрович, а вы бы могли исполнить каприз друга. Я сам сознаю, что это глупо, но мне хочется, чтобы вы сбрили бороду – это страшно вам пойдет, ну вот спросите Додо.
Он не выпускал руки Ремина, смотрел на него пристально, и голос его был почти умоляющий.
– Да извольте! Я сбрею бороду, – рассмеялся немного удивленный Ремин.
* * *
Таиса молчала, идя с Реминым, и молчание становилось даже неловким.
– Мне Дарья Денисовна говорила, что вы друг детства ее и ее брата.
– Да, я воспитывалась у них в доме. Мой отец служил их отцу чуть не с детства. Г-жа Чагина заменила мне мать и была настоящей матерью для меня.
Таиса говорила, казалось, равнодушно, но ее глухой и низкий голос, так не идущий к ее детской фигурке, дрогнул при этих словах.
– Вы, верно, очень привязаны к вашим друзьям детства? – спросил он, слегка покраснев за неискренность этого вопроса, но она ответила даже с некоторой поспешностью:
– Я всей душой люблю Дору, нет человека добрее и великодушнее ее. Дора никогда не сделает зла сознательно, даже если бы от этого зависело ее счастье. Многие люди, – при этих словах голос Таисы зазвучал громче, и она даже замедлила шаги, – многие люди считают ее пустой и легкомысленной, – это неправда – она так пряма и откровенна, что говорит все, что ей приходит в голову в данную минуту. Дора всю себя отдаст за ближнего. Во время холерной эпидемии в деревне все разбежались. Дора со мной ухаживала за больными. Когда она была совсем маленькой девочкой, за их горничной погнался бык – она, все забыв, бросилась между ним и горничной… А она до безумия боялась быков и очень не любила эту горничную. У Доры большая, большая душа, Дора всю себя забудет при виде несчастья другого, но она дитя и говорит по-детски. Она глубоко чувствует, глубже, чем другие, может быть.
Таиса говорила твердо и уверенно, пристально смотря в лицо своего собеседника, но Ремин не замечал ее взгляда, он шел и весело улыбался. Ему представилась Дора, бросающаяся на разъяренного быка – это было трогательно, мило и смешно. Если бы он задумался над этим чувством, оно, может быть, удивило бы его!
Отчего, если бы ему рассказали о другой девочке, бросившейся на быка, спасая жизнь ближнего, он бы почувствовал уважение к самоотверженному ребенку?
Но Ремин не анализировал своих чувств в эту минуту – ему просто было весело и хотелось, чтобы Тая еще и еще рассказывала ему о детстве Доры, чтобы воображать себе ее такою, как на портрете, что висел в кабинете Леонида, с двумя короткими косичками по бокам головы, на которых забавно торчали больше голубые банты.
– Вот какой молодец наша Дорочка! Скажите! – засмеялся он.
– Дора любит блеск и шум, но если бы случилось несчастье, где надо помочь – она отдаст все! – сказала твердо Таиса, опять взглянув на него.
Ремин не заметил этого взгляда и шутливо сказал:
– Однако вы страстный апологет Дарьи Денисовны.
Таиса молчала, она опустила голову, словно устав.
– Вы давно состоите секретарем Леонида Денисовича?
– Да, он, еще учась в гимназии, всегда готовил уроки со мною, потом в университете платил мне, чтобы я слушала, как он читает вслух лекции, а секретарем его я стала при первой его работе, и даже жила у них, пока он писал диссертацию, но потом они переменили квартиру, и не было для меня комнаты, они переехали тогда в дом Трапезоновых.
Прошло несколько минут, прежде чем он спросил:
– А вы знакомы с Трапезоновыми? – При звуке этого имени перед Реминым как живая встала Варя, спокойная, холодная и загадочная… Ну а что бы было, если бы он остался там, около нее? Может быть, он бы разгадал ее?
А на что ему нужна эта разгадка? Разве он любил Варю? Он боялся полюбить ее. Боялся этой любви, потому что чувствовал какую-то тяжесть при воспоминании о ней, и голова как-то странно кружилась от этого «пустого», длинного взгляда длинных карих глаз. Его охватывало смутное беспокойство от этих размеренных, спокойных движений сильных красивых рук, медленно втыкающих и выдергивающих иглу, ему почему-то всегда хотелось припасть к этим рукам, покрыть их поцелуями, слезами, и просить, и умолять. О чем? Не о любви ли?
Он вздрогнул и, чтобы отогнать эти мысли, с принужденным смехом произнес:
– Как мал мир! Я тоже знаю Варвару Анисимовну и имею честь считать ее своим другом.
Теперь Таиса замедлила шаги, чтобы посмотреть на Ремина.
Они прошли мост и остановились.
– Я живу здесь в Сите, – сказала Таиса.
Они дошли до группы старых домов около почерневшей церкви, к которой они тесно жались.
– Тут, – сказала Таиса.
– Прелестные дома, я их знаю, внутри есть еще крыльцо времени Людовика XIII.
Таиса стояла неподвижно, освещенная фонарем и вдруг, повернувшись к Ремину, сказала:
– Не брейтесь, г-н Ремин.
– Что? – спросил он, удивленный.
– Я говорю: не брейтесь, – с усилием произнесла Таиса, и в ее глухом голосе прозвучала словно угроза.
– Почему?
– К вам это не пойдет… А впрочем, как хотите. – И кивнув головой, она сделала несколько быстрых шагов и позвонила у едва заметной дверки в стене старинной церкви.
– Вы здесь живете? – удивился Ремин.
– Да, я нанимаю комнату у церковного сторожа.
Она кивнула ему головой и скрылась за дверью.
* * *
Ремин медленно шел домой. Луна светила, и верхние этажи и крыши домов были ярко озарены ее голубым светом, но внизу, вдоль узких улиц, лежала густая тень. Фонари светили, отражаясь в гладкой мостовой, словно в луже, но магазины были уже закрыты и не бросали веселого света на асфальт тротуара.
Ремин сначала думал о Таисе, о ее странной просьбе, но недолго. Другие мысли вытеснили случайный образ этой незначительной девушки, и мысли его снова обратились к двум привычным образам.
Теперь эти два образа словно боролись один с другим.
Один он отгонял, стараясь забыть, как что-то тяжелое, душное, злое, а другой он звал, улыбался ему и желал ему победы над его мрачным противником.
Этот образ – светлый дух начинал рассеивать тяжелые чары.
Рассеет ли?
Этот светлый дух не был могучим ангелом, это был только маленький эльф, шаловливый, веселый эльф из «Сна в летнюю ночь», что скачет в лопухе с зеленым фонариком в руках.
* * *
Таиса между тем поднялась по узкой, почти винтовой, лестнице и отворила своим ключом массивную низенькую дверь, к которой так не шел американский
