Никому о нас не говори - Алёна Черничная
— Если бы не верил, то уже точно вёз бы меня в лес.
— А кто сказал... что мы едем... не туда? — Тимур плавно растягивает свой ответ и так же плавно вдруг уводит машину с широкого и известного мне проспекта в незнакомый прилегающий переулок.
И я подрываюсь на сиденье. Верчу головой в разные стороны, пытаясь всмотреться в пелену дождя на улице, а внутри всё мгновенно холодеет. Я наконец перевожу взгляд на Тимура за рулём. Испуганно смотрю на него, рассевшегося царём у себя на сиденье: ноги широко расставлены, левой рукой подпирает свою полулысую голову, но правой всё равно крепко держит руль, а уголки его губ приподняты в ухмылке. Он понимает, чувствует моё смятение и всячески демонстрирует это.
— Выдохни. Я через этот проулок пробку объезжаю. А то сейчас весь воздух в салоне в себя от страха всосёшь, — ёрничает Горин.
И на несколько мгновений переводит своё внимание с лобового на меня. Мы пересекаемся взглядами. Глаза Тимура полны холода. Он не смотрит ими, а прокалывает. Но от его взгляда злость и ощущение какой-то полной беззащитности перед ним лишь заставляют мою кровь закипать, а дыхание учащаться. Он и правда просто издевается.
— Слушай. Давай просто договоримся, — Тимур отворачивается и неожиданно принимает нормальное положение за рулём. Выпрямляет спину, ухмылка пропадает с его лица, а голос слегка просаживается. — Один раз и навсегда. Я отвожу тебя сейчас домой, и мы больше никак не соприкасаемся. Я тебя не знаю. Ты меня не знаешь. Если кто будет спрашивать о том, что видел нас на той вечеринке, сошлись на то, что я был в очко пьян, неадекватен. Приставал, а ты меня послала. Но ни слова, что ты интересовалась мной из-за татуировки и прочее. Просто забудь всё, что видела. Это всего лишь подпольные бои. Некоторые просто выпускают там пар. А я там, потому что так нужно. — Замечаю, что костяшки пальцев Тимура белеют. — Будешь держать рот на замке — у тебя всё будет хорошо. Усекла? — Тимур снова кидает на меня взгляд.
Он, как дротик, влетает в меня, и я тут же, не задумываясь, киваю. Тимур ещё раз осматривает меня, скромно сидящую рядом на пассажирском, и только потом отворачивается с вопросом:
— На какой улице ты живешь?
И я отворачиваюсь тоже:
— По пути будет торговый центр. Останови там. Я дальше сама дойду. — Сообщать Тимуру свой точный адрес даже под дулом пистолета не стану.
— Я высажу тебя в ближайшем к нему дворе.
И после этих слов машина действительно сворачивает в ещё один проулок, не доезжая до пункта назначения. Тимур ещё несколько минут лавирует на поворотах, светофорах и останавливается во дворе обычной хрущёвской пятиэтажки, стоящей прямо за торговым центром.
Благо эту местность я знаю. Отсюда до моего дома минут пять-семь неторопливой ходьбы. Но я-то надеялась, что меня высадят прямо у дверей ТЦ и я пережду непогоду там, в кафешке. Только кое-кто решил по-своему.
Моя рука тянется к дверной ручке, а взгляд — к Тимуру.
Снова широко развалившись на своём сиденье, он смотрит в одну точку на лобовом стекле. Но всё его напряжение выдают пальцы: они стискивают руль так, что выступающие жилы на тыльной стороне ладоней лишь сильнее подчёркивают чёрные линии татуировок. Горин не поворачивается ко мне, даже когда я щёлкаю замком на двери. Он равнодушно демонстрирует свой профиль.
В салоне машины застывает густая тишина, разбиваемая только ударами капель дождя по стеклу и крыше. А меня на какие-то доли секунды окутывают сомнения: выйти из машины гордо и молча или бросить ему сухое «спасибо»? Всё же довёз...
Но обрываю своё дурное намерение. Никакого «спасибо» Горин не заслуживает. Он хренов псих, занимающийся чёрт знает чем по подвалам старых заброшек. От него нужно бежать и не оглядываться.
Но я смотрю на Тимура, не двигаюсь, не бегу, а в груди ощущаю тяжёлые удары сердца. Скольжу взглядом по каменному профилю его лица, зачем-то надеюсь, что он обернётся и хоть что-то скажет мне. Произнесёт «извини» за то, что уже несколько раз вёл себя со мной омерзительно, по-хамски. Только Тимур будто бы отключился и где-то не здесь.
Ясно понимаю — никаких извинений не будет.
Прижав рюкзак к себе, я дёргаю дверь наружу, рывком выскакиваю из машины Горина и с размаха хлопаю этой же дверью.
За несколько секунд приходится вздрогнуть дважды. От вновь обрушившегося на меня потока холодной воды. И от пронзительного визга шин по асфальту у себя за спиной: машина Горина исчезает со двора.
Я остаюсь одна под проливным дождём посреди облезлых пятиэтажных хрущёвок.
***
Домой я возвращаюсь мокрая до нитки. Только что отоспавшаяся после вчерашнего дежурства мама встречает меня бесконечным оханьем и причитанием. Из моих кроссовок хоть половником воду черпай, с одежды и волос течёт.
Мне приходится врать. Снова. Я сочиняю историю, что поехала на физкультуру, меня застал дождь, пришлось срочно возвращаться домой. А мои порозовевшие от очередного вранья щёки мама принимает за уже начавшуюся простуду и бескомпромиссно отправляет меня греться в ванную.
Я и не думаю сопротивляться. Сейчас мне действительно очень нужно уединение, даже больше, чем горячая вода.
Закинув всю мокрую одежду в стиральную машину, я залезаю в ванну, которая с каждой секундой наполняется водой. Моё голое продрогшее тело погружается чуть ли не в кипяток, но меня всё равно бьёт дрожь.
Подтянув колени к подбородку, я замираю, отрешённо уставившись в затёртый узор старой плитки. Достаю из памяти каждое воспоминание сегодняшнего дня, начиная с момента, когда мой рюкзак стащил какой-то придурок по просьбе Горина. И под монотонный шум воды из крана пытаюсь собрать прыгающие мысли в голове.
Во-первых, у Горина не все дома. Он то принимает меня за чокнутую фанатку, то преследует меня сам, угрожая и запугивая.
Во-вторых, Горин хочет, чтобы я заткнулась и боялась его, но, похоже, боится чего-то сам. Его выдавали побелевшие костяшки пальцев, которые впивались в руль, и напряжённые скулы. Боится Тимур явно не осуждения, если вдруг кто-то узнаёт, что он бьёт морды под аплодисменты какого-то быдла.
В-третьих, как бы там ни было, я решаю, что буду хранить молчание. Я перестану думать о Тимуре, о том, что видела тогда на ринге. Постараюсь забыть тот вечер. Начну уговаривать саму себя больше не
