Никому о нас не говори - Алёна Черничная
— Какой рюкзак? Какое воровство?
— Ой, вот только не надо. Актриса ты никудышная, — кривится Трофимова. — Сегодня же расскажем всё…
— Соня, идём, — я одёргиваю её и сразу же утаскиваю в сторону.
Сейчас Полина ни фига не актриса, она ведь действительно не понимает, о чём речь. А мне и не надо. Мне нужно увести говорливую Соню от неё.
— Иди-иди, Просветова. Выращивай дальше своих мандавошек. Побрейся уже, наконец, звезда волосатая! — по коридору расходится громкий и очень чёткий выкрик Полины.
Её слова огненным ударом прилетают мне в спину. Заставляют лёгкие сжиматься, вытравливая кислород из моего оплёванного тела. Именно оплёванного. Только такой я себя сейчас и ощущаю.
Одногруппники и абсолютно чужие лица вокруг… Это слышали все. Кто-то стыдливо прячет глаза, кто-то смотрит на меня с сочувствием, которое мне сейчас и не нужно. Кто-то поддерживающе хихикает и уже достает телефон.
А ещё я слышу откровенный ржач. Мужской гогот, делающий старый паркет ёлочка у меня под ногами зыбучим песком. Вдруг понимаю, кто может быть в той толпе, от которой и идёт самый громкий смех. Видимо, пока я разбиралась с Полиной, не заметила появление того, кого третий день ищу глазами.
И каждый голос в коридоре смешивается в жуткую симфонию звуков.
Я знаю, что нельзя. Что, если я сейчас чуть поверну голову и найду взглядом Горина, это добьёт меня окончательно.
Но всё происходит само собой. Крошечного движения моей головы хватает, чтобы увидеть его, стоящего у противоположной стены. Тимур вальяжно прислонился к ней спиной и затылком, надменно вскинув подбородок. Он не захлёбывается от смеха, как его друзья-упыри рядом, но и не пытается кого-либо одёрнуть. У Тимура в какой-то нечитаемой эмоции искривляется уголок рта, стоит лишь нашим взглядам столкнуться.
Моё грохочущее сердце спотыкается и врезается в рёбра. Это, оказывается, очень больно.
Головой понимаю, что должна держать лицо. Нападки Петровой — это всего лишь отсутствие у неё ума. Я не могу и не должна зависеть от мнения разукрашенной стервы, но этот тяжёлый взгляд Тимура...
Я знаю, что Горин всё слышал и видел.
Мне хочется раствориться в воздухе. Слиться со штукатуркой на стенах, просочиться через пол. Я хочу деться куда угодно, лишь бы не ощущать на себе этот внимательный прищур зелёно-карих глаз.
Резко поворачиваюсь на пятках ботинок, готовясь к самому настоящему бегству под трель звонка на пару.
— Аня. Ань! — За лямку рюкзака меня хватает Соня. — Ты куда?
— Не знаю. Домой, — часто дышу и моргаю, пытаясь не выпустить из глаз ни одной слезинки.
— Сейчас последняя практика по философии. Не явишься, будет недопуск к зачёту.
— И хрен с ним.
— Ань, Петрова дура конченая, — Соня строго заглядывает мне в глаза. — Не заслуживает она того, чтобы ты сейчас неуд получила! Сама же говорила, что она просто ждёт твоей реакции. Не давай этой идиотке то, чего она так хочет. Сейчас гордо поднимешь голову и зайдёшь со мной в аудиторию. Уйдёшь — и Петрова точно останется в дамках…
Соня тараторит о чём-то ещё, пока мой взгляд провожает до соседней аудитории широкую спину в сером худи и бритый затылок в компании всё ещё ржущих парней.
Подруга права: и про тупость Полины, и про мою гордость. Петрова не первый раз так опускает меня, но почему-то сегодня особенно мерзко.
— Пошли. — В итоге Трофимова цепляется за мой локоть как клешнями и волоком тянет за собой.
На слабых ногах я всё-таки иду в аудиторию за ней. Шушуканье, косые взоры... И не только со стороны Петровой. Но пальцы Сони крепко вцепились мне в руку. Она не даёт мне сбежать. Она и преподаватель, который уже заметил нас и поприветствовал кивком.
А я как марафон бежала. Грудь распирает от частых ударов сердца, по щекам жар хлещет и тело ватное. Я чувствую себя настолько разбитой, что с трудом сижу на этой паре. Еле-еле сгоняю мысли в кучу, чтобы хоть как-то ответить на вопросы самостоятельной работы, пока слышу отголоски глумливого хихиканья дур через ряд сзади себя.
И ещё меня преследует мерзкая мысль, что обернись я сейчас, то позади будут сидеть не только тиктокерши, но и Тимур в придачу. Сидеть и так же давиться смехом. Смотреть на меня так же, как и они… Как на ничтожество.
Меня не успокаивают даже Сонины поглаживания моей руки в течение пары. Вижу, что подруга старается не дать мне расклеиться совсем. Но я с холодным потом по позвонкам жду окончания пары. Понимаю, что лишь присутствие преподавателя сдерживает моих одногруппников активнее смеяться надо мной. Поэтому я просто сижу за столом с собранной сумкой и дезориентированно смотрю в одну точку. Хочу домой. Вот и всё.
Вся группа уже на низком старте. Сдали свои листки с ответами и нетерпеливо ждут звонка. Одни уже переговариваются вполголоса, другие активно зависают в телефонах. И именно последние резко начинают сеять непонятный шум и хаос в аудитории.
— Офигеть, — слышу шепот Сони и получаю ощутимый толчок от неё по ноге.
Даже вздрогнуть и обернуться не успеваю, как Трофимова уже подсовывает мне под нос свой телефон.
— Офигеть, — как заговорённая повторяет она. — Вот это я понимаю — карма.
Оживилась уже не только Соня, но и вся аудитория. В недоумении я заглядываю в экран чужого телефона. Под звонок с пары я вижу пост из нашей группы «Подслушано в академии». Там обычно собираются все студенческие сплетни, которые только можно придумать в стенах нашей альма-матер.
На секунду у меня всё замирает в груди. Там что-то обо мне? Но это буквально секунда, и от сердца сразу отлегает. Это не обо мне.
На экране видео, а на нём Полина Петрова, уплетающая стейк и в длинный затяг курящая сигарету на чьей-то кухне, в чьей-то компании. А по экрану яркий, красный текст бегущей строкой:
«Брехливая лгунья».
Я удивлённо перевожу взгляд на Соню, у которой лицо чуть ли не светится от радости. И по выражению моего она понимает беззвучный вопрос.
— Ну как что? Петрова в своём аккаунте яростный веган, у неё же куча рекламных контрактов, завязанных на этом. Она целые магазины с веганскими продуктами рекламирует. А теперь Полине
