Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис
– Так, – согласился другой воин, – кроме того, он видел смерть любимых сыновей, и, обнаружив перед собой полного сил витязя, проникается к нему приязнью и начинает опасаться за него.
– Тем не менее, – произнес третий, – Асмунд – провидец, и, быть может, ты, Тиодольф, понял смысл сказанного и можешь открыть его нам?
Однако Тиодольф молчал, в сердце своем обдумывая загадку. Потом гостей повели к столу и начался пир в чертоге и за пределами его – на всей равнине. Девицы Дейлингов сновали по проходам, оставленным между разложенными для всей рати столами, разнося воинам яства и пития, подпевая старинным песням, другие бряцали на арфе, водили смычком по струнам скрипок, а те смеялась, плакали и радовались – и все были счастливы; великое веселье почило на людях Порубежья накануне битвы. И если сердце Тиодольфа погружалось в уныние, лицо его ничем не выдавало этого, когда переходил он из чертога в Колесный Бург, а оттуда обратно в чертог, радуясь и веселясь вместе со всеми. Так поднимал он сердца людей, и говорили они, что не ошибались в выборе Князя, способного поддержать их и в пиру и в сражении.
Глава X
Кметиня вновь приходит к Крову Вольфингов
Миновало три дня после пира, и женщины Вольфингов собрались в отведенной им половине, незадолго до того, как день начинает превращаться в вечер. На сердце у многих было тяжело, ибо смятение, с которым наблюдали они за выходом рати, так и не оставило их, не приходили и вести – да и откуда им было взяться. Поэтому все находились в унынии, и так прошел целый день. И все же – как сказано прежде – вечер еще не наступил, хотя день заканчивался, хмурился, и все вокруг казалось усталым. По небу ползли облака, не такие уж многочисленные; однако с юго-востока поднималась мгла, и уже припахивало близкой грозою: она угадывалась в движении воздуха вокруг домов, в самом колыхании покрытых листвой ветвей. И на поле, и в загоне особой работы не оставалось, ведь коров уже подоили, и женщины сходились с наделов, лугов и открытой местности поближе к дому; пыльная трава выгорела, и ступавшие по ней загорелые женские ноги тоже были покрыты пылью. Ветер иссушил их кожу, покрывшуюся засохшим потом, усталыми казались они – в подоткнутых выцветших юбках, с выбившимися волосами, трепетавшими в сухом ветерке, не приносившим с собой ни утренней свежести, ни вечерней прохлады.
Было то самое время, когда труд уже завершен и приходит усталость; время вздремнуть и забыться до той поры, пока, опустившись, солнце преобразит день в вечер и косые лучи его сделают все вокруг прекрасным. Время, когда не хочется думать тревожную думу, особенно если ничем не можешь повлиять на происходящее. Тем не менее подобные мысли, конечно же, посещали оставшихся дома тружениц, закончивших дело, но еще не приступивших к отдыху.
Неторопливо, одна за одной собирались женщины, входя в чертог через Женскую Дверь, а Холсан сидела рядом с домом на камне и глядела на проходящих; пристальным был взгляд ее, обращенный ко всем и к каждой! Она тоже работала в поле, и мотыга еще не разлучилась с ее рукой, однако – если судить по лицу – казалась отдыхавшей после дневных трудов; темно-синяя одежда ее не была препоясана, темные волосы рассыпались по плечам, украшавшие их прежде цветы, увядшие ныне, были теперь рассыпаны по траве, ступни же ее оставались нагими ради прохлады, а левая рука спокойно лежала на колене.
И все же тело ее бездумно застыло, а в лице не было ни отдыха, ни покоя; внимательные глаза сияли на лице, как чистые звездочки на утреннем небосводе; губы же были стиснуты, чело нахмурено – как у человека, с усердием пытающегося воплотить в слова непонятные еще мысли.
Так сидела она, все замечая, а женщина за женщиной проходила мимо нее в чертог; но наконец и Холсан медленно поднялась на ноги: и у дома появились две молодых женщины, поддерживавшие между собой ту самую кметиню, с которой беседовала она на Холме Говорения. Внимательно глядела Холсан на кметиню, однако же взглядом не выдавала, что знает ее. Приблизившись к Холсан, старица заговорила, и хотя дряхла была она с виду, но сладостной показалась ее речь Солнцу Чертога, да и всем остальным:
– Можно ли погостить сегодня под кровом вашего рода, о Холсан, красавица и провидица среди Вольфингов? Можно ли бродяжке посидеть среди вас и отведать яств Волчьего племени?
Ответила тогда Холсан приятным и ровным голосом:
– Конечно, матушка; всех, кто пришел к ним с миром, Вольфинги считают своими гостями. И мы не станем расспрашивать тебя, зачем ты явилась к нам, пусть все скажется своим чередом. Таков обычай рода, и не мне изменять его. Ты заговорила со мной, и я отвечаю, но власти здесь не имею, потому что разная кровь течет в жилах моих и людей Волка. Тем не менее я служу роду Вольфингов, и люблю всех, кто его составляет; как собака любит хозяина, который кормит ее, и детей его, которые с ней играют. Войди же, о матушка, радуйся, и пусть все заботы оставят тебя.
Тогда старица приблизилась к Холсан и села в пыли у ног ее – ибо та снова уселась – и взяла ее руку, и погладила, и поцеловала, и не хотелось разлучаться ей с красотой Холсан. Ласково посмотрев на кметиню, девушка улыбнулась и, поцеловав старую женщину в губы, сказала:
– Девы, позаботьтесь об этой бедной женщине, порадуйте ее, ибо мудра она и дружит с Вольфингами. Я видела ее прежде и говорила с ней: она любит нас. Но мне нужно побыть на поле в одиночестве… может случиться, что, войдя в чертог, я кое-что поведаю вам.
И правда было, что у Холсан не было власти в Доме Вольфингов; однако все любили ее – за мудрость, красоту и ласковые речи, а потому поспешали помочь ей и в большом деле, и в малом. Больше того, посмотрев на Холсан после того, как кметиня приголубила ее, девы заметили, что Солнце Чертога похорошела прямо у них на глазах; никогда еще не видели они Холсан такой красивой, и радостный вид сей преобразил усталость и утомление дня, сделав
