Бунт - Владислав Реймонт
Парень пнул зеркало так, что оно разлетелось на куски, но смех все не утихал. На шкафу сидел скворец – Немой со злостью бросился к нему, но птица выпорхнула в окно и уселась на высоком дереве, откуда продолжал литься ее вызывающий язвительный смех.
– Что такая скотина понимает! – засвистел Немой птичьим голосом, но скворец не дал себя обмануть.
Парень метнул в него камень и пошел осматривать остальные дома. Временами он даже вскрикивал от радости, находя в них такие вещи, какие раньше видывал лишь в усадьбе, да и то только через окно или в своих снах.
Он смотрел на все глазами, полными невыразимого счастья, валялся на диванах, катался по кроватям и коврам, вертелся перед зеркалами, примерял одежду, переодевался в женские платья, нежился в глубоких креслах, бил кулаками по клавишам и с огромным удовольствием топтался по грудам подушек, атласных тканей и белья. Насладившись вдоволь, он выбрал себе охотничий нож в ножнах с поясом, револьвер, уздечку для своего жеребца, теплую попону и самое ценное сокровище – великолепный хлыст, именно такой, каким ему не раз доставалось по спине от барчука. Нагруженный добычей, он уже возвращался к себе на квартиру, когда увидел за выбитой витриной какой-то лавочки лошадку-качалку. Она была большая, как теленок, сивая с красной упряжью, обтянутая настоящей конской шкурой. Парень смотрел на нее с замирающим сердцем, едва дыша, весь объятый восхищением и безмерной радостью. Наконец он вскочил на лошадку, цокал, трепал ее по шее, бил пятками в бока, лупил хлыстом и исступленно качался. Он будто обезумел, попеременно то кричал, то плакал, то смеялся. Ложился на лошадиную шею и прикрывал глаза: ему казалось, что он несется сломя голову, так что у лошади печень заходила и ветер засвистел в ушах. И летел он вперед без памяти, и все быстрее, и все неистовее.
Устав наконец от такой езды, Немой соскочил на землю, похлопал лошадку по спине и вдруг, будто придя в сознание, отступил и со стыдом подумал:
«Мать честная, какой же я дурак. У меня же есть настоящий жеребец!» – И, желая отомстить за собственную глупость, он разбил лошадку и выкинул ее в окно. Недовольный собой, парень вернулся в лавку и, поведя по ней глазами, затрепетал в священном страхе, словно внезапно оказался перед алтарем. В большом шкафу с зеркальными стеклами на полках сидели разодетые куклы самых разных размеров, белые и рыжие медвежата, лошадки, паяцы и барашки, а кроме того – огромное количество игрушечных сабель, ружей, бубнов, труб и тысячи диковин, которые он видел впервые в жизни. Немой крестился и тер глаза, не веря своему счастью. Он пожирал эти чудеса пылающим взглядом, затаив дыхание и опасаясь, что они могут вмиг рассеяться как туман; он смотрел, и от умиления и изумления слезы текли по его щекам.
– Боже мой, какие чудеса! – всхлипывал он сдавленным от невыразимой радости голосом.
В углу лавчонки в отдельном шкафчике сидела кукла размером с пятилетнего ребенка, брюнетка с голубыми глазами, матово-бледная, с кроваво-красными губами, гладким пробором и длинным, почти строгим и прелестным лицом. Она была одета в желто-красное платье и зеленые туфельки. Парень был готов поклясться, что кукла живая, и, подойдя к ней, что-то залепетал. Кукла улыбнулась! Его будто обдало кипятком, ужас схватил его за горло, и ему стало страшно. Немой отошел в сторону, а она следила за ним – волосы у него на голове встали дыбом, он не смел шевельнуться, не смел дышать, а его душа застыла в молитвенном смирении. Тут же он сам рухнул на колени и, сложив руки, стал молиться кукле с воплями восхищения и благоговения, бормоча что-то в неописуемом экстазе.
Появился Кручек, который залаял и попытался допрыгнуть до полки с куклой, стремясь схватить ее за платье.
– Ты на кого лаешь, скотина? – разъярился Немой, хватая его за шкирку. – На кого? – и так отходил его хлыстом, что пес с жалобным воем как ошпаренный вылетел из лавки.
– Это всего лишь глупый пес! И он лаял не со зла, о нет! – оправдывал парень друга и, придвинувшись ближе, невольно потянул куклу за руку.
– Мама! Мама! – защебетал детский голосок, и кукла протянула к нему руки.
Немой не помнил, как и когда он оказался на своей квартире, где как раз в это время Рекс совещался с Хромым и овчарками. Парень залез в постель, спрятал голову под перину и потихоньку приходил в себя, пытаясь оправиться от преследовавшего его смертельного страха.
На закате он рассказал Рексу о своем приключении.
– Она, должно быть, живая – говорила, протягивала руки, смотрела, – торжественно уверял пса парень.
– Как-то в усадьбе я укусил такую же за ногу, так из нее опилки посыпались.
– Только попробуй ее тронуть, я тебе брюхо вспорю, – пригрозил Немой, засверкав охотничьим ножом перед носом у пса.
– Убери свой зуб и не визжи! Журавли уже летят, орлы донесли об этом! – Рекс обнюхал парня. – У тебя новая шкура. Говорю же, она неживая, я ту еле-еле из пасти вытащил, так она еще и воняла.
– Что ты можешь знать о человеческих делах, – пролепетал Немой с презрением и отправился в постель, но не мог заснуть, думая о кукле и опасностях, которые могли ей грозить со стороны псов и волков, а особенно – со стороны Кручека, который из мести мог ее придушить.
Парень сорвался с постели, не зная, как поступить. Он выбежал из дому, стал смотреть на луну и прислушиваться. Наконец, когда стада стихли, так что лишь время от времени раздавалось сонное рычание или лай сторожевых псов, он достал свой охотничий нож и побежал к лавке.
Ночь была ясная, лунная и тихая. Кукла сидела так, как он ее оставил, неподвижная, с широко раскрытыми глазами, облитая серебристым лунным светом. Немой долго колебался, но, в конце концов поборов волнение, схватил ее на руки и прижал к сердцу. И тогда случилась вещь, от которой кровь застыла у него в жилах, – кукла обняла его ручками за шею, а из ее губ полились какие-то тихие волшебные звуки.
Парень присел у лавки и, несмотря на весь ужас, не выпускал ее из объятий. Прислушиваясь к ней, он даже немного успокоился. Ему казалось, что своим пчелиным жужжанием кукла пытается ему что-то сказать.
– Я не понимаю, что ты говоришь! – в отчаянии простонал Немой, прижимая разгоряченное лицо к ее груди.
Вновь брызнула сладостная упоительная мелодия, похожая на запах жасмина в теплую весеннюю ночь, звук лунного света или далекий отголосок крика души, рвущейся из тяжелых оков своего тела. И эта мелодия растеребила его сердце, будто забытый колокольный звон, да так, что оно застонало в тоске пробудившихся мечтаний.
– Мамочка! –
