Болеслав Прус - Кукла
- Кто, я сомневался?..
- Ну да, ходили все время как в воду опущенный... Иисусе, Мария! Да что ж это?
Последний возглас был обращен к тщедушному студенту, который вместе со своим товарищем поджидал у дверей, очевидно, Кшешовскую, и, думая, что это она, изобразил мертвеца... перед пани Мисевичовой!
Он сразу заметил свою ошибку и так застыдился, что побежал вперед.
- Паткевич! Погоди же! она идет... - крикнул ему вдогонку Малесский.
- Да ну тебя ко всем чертям! - вспылил Паткевич. - Вечно ты меня компрометируешь.
Однако, заслышав шум в подъезде, он вернулся и опять представил покойника, на этот раз... перед Вирским!
Это окончательно сконфузило молодых людей, они поссорились и отправились домой врозь - Малесский по одной, а Паткевич по другой стороне улицы.
Однако, когда мы их обогнали в пролетках, они уже шли рядом и поклонились нам с чарующей грацией".
Глава девятая
Дневник старого приказчика
"Теперь мне понятно, почему я так расписался насчет дела пани Ставской. Вот почему...
На свете нередко встречаются маловеры, да и сам я подчас слабею в вере и сомневаюсь в божественном провидении. Частенько также, когда худо идут политические дела либо когда я вижу человеческую подлость и торжество мерзавцев (если позволительно употребить это выражение), я думаю:
"Старый глупец по имени Игнаций Жецкий! Ты воображаешь, будто династия Бонапартов воцарится опять, будто Вокульский совершит нечто необыкновенное, потому что талантлив, и будет счастлив, потому что честен?! Ты думаешь, ослиная твоя голова, что хотя поначалу прохвостам живется хорошо, а честным людям плохо, однако в конце концов злые все-таки будут посрамлены, а добрые прославлены?.. Так ты себе это представляешь? Все это твоя фантазия! На свете нет никакого порядка, никакой справедливости, одна борьба. Когда побеждают хорошие - хорошо, когда плохие - плохо, вот и все. Но думать, что есть какая-то высшая сила, помогающая только хорошим, - вздор, об этом забудь... Люди - как листья, разметанные ветром: бросит он их в траву, они и лежат на траве, а бросит в грязь - так и лежат в грязи..."
Подобные мысли нередко посещали меня в минуты сомнения; но процесс пани Ставской привел меня к прямо противоположным выводам - я уверовал в то, что хорошие люди рано или поздно дождутся справедливости.
Итак, рассудим... Пани Ставская - женщина благороднейшей души, значит она должна быть счастлива; Стах - человек высочайших достоинств, значит и он должен быть счастлив. Между тем Стах все время ходит расстроенный и грустный (иной раз я чуть не плакал, на него глядя), а пани Ставскую обвинили в краже...
Где же тут справедливость, вознаграждающая достойных?..
Сейчас увидишь ее, маловерный! А чтобы крепче убедить тебя, что в мире существует порядок, запишу здесь следующие пророчества:
Во-первых, пани Ставская выйдет замуж за Вокульского и будет с ним счастлива.
Во-вторых, Вокульский откажется от своей панны Ленцкой, женится на пани Ставской и будет с нею счастлив.
В-третьих, юный Люлю еще в этом году станет французским императором под именем Наполеона IV, расправится с немцами так, что от них останется только мокрое место, и установит справедливость во всем мире, что мне предсказывал еще мой покойный отец.
В том, что Вокульский женится на пани Ставской и совершит нечто необычайное, я теперь уже ничуть не сомневаюсь. Он еще, правда, не обручился с нею и даже еще не посватался, более того... он даже сам еще не знает, что сделает это. Но я уже вижу... ясно вижу, как пойдет дело, и дам голову на отсечение, что будет именно так... А нюх у меня тонкий, политический!
Ведь посмотрите только, что делается.
На второй же день после суда Вокульский был вечером у пани Ставской и сидел до одиннадцати часов. На третий день он был в магазине Миллеровой, проверил бухгалтерские книги и очень расхваливал пани Ставскую, что даже несколько задело хозяйку. А на четвертый день... Ну, на четвертый день он, правда, не был ни у Миллеровой, ни у пани Ставской, зато со мной произошли странные события.
Перед обедом (как раз в магазине не было покупателей) ни с того ни с сего подходит ко мне - кто же? Молодой Шлангбаум, тот еврей, который работает в отделе русских тканей.
Гляжу я, мой Шлангбаум потирает руки, ус у него подкручен, а голову он задрал чуть не до потолка... "Спятил он, думаю, что ли?" А он здоровается со мною, но голову не опускает и говорит слово в слово следующее: - Надеюсь, пан Жецкий, что бы ни случилось, мы с вами останемся друзьями...
"Черт побери, думаю, уж не уволил ли его Стах со службы?" И отвечаю:
- Что бы ни случилось, пан Шлангбаум, вы можете быть уверены в моем расположении, если только не совершите каких-нибудь злоупотреблений...
На последних словах я сделал ударение, потому что у моего Шлангбаума был такой вид, словно он собрался либо купить у нас магазин (что мне казалось неправдоподобным), либо обокрасть кассу... Последнее, хоть он и принадлежит к честным иудеям, я не счел бы совершенно невероятным.
По-видимому, он смекнул это, так как чуть заметно усмехнулся и отправился в свой отдел. Через четверть часа я зашел туда как бы ненароком, но застал его, как всегда, за работой. Я бы даже сказал, что трудился он с еще большим рвением, чем обычно: взбегал по лесенке, доставал куски репса и бархата, опять укладывал их по местам - словом, вертелся волчком.
"Нет, думаю, уж он-то наверняка не станет нас обкрадывать..."
Я также с удивлением заметил, что Земба как-то подобострастно вежлив с Шлангбаумом, а на меня поглядывает как будто свысока, впрочем не слишком.
"Что ж, думаю, он хочет загладить перед Шлангбаумом прежние обиды, а в отношении меня, старшего приказчика, подчеркивает свое достоинство. Весьма похвально с его стороны: всегда следует немного задирать голову перед особами вышестоящими, а с нижестоящими быть предупредительным..."
Вечером зашел я в ресторанчик выпить пивца. Гляжу - сидят Шпрот и советник Венгрович. Мы со Шпротом после того столкновения, о котором я уже рассказывал, придерживаемся холодного тона, но с советником я поздоровался весьма сердечно. А он мне:
- Ну что, готово?
- Виноват, - говорю, - не понимаю. (Я думал, он намекает на процесс пани Ставской.) Не понимаю ваших слов, господин советник.
- Чего тут не понимать? - говорит он. - Магазин-то продан?
- Перекреститесь, господин советник, - говорю я, - какой магазин?
Почтенный советник, который опрокинул уже шестую кружку, захохотал и говорит:
- Хи-хи! Я-то перекрещусь, а вот вам и перекреститься не дадут, когда с христианского хлеба придется перейти на еврейскую халу: магазин-то ваш, говорят, купили евреи...
Я думал, что меня хватит удар.
- Господин советник, - говорю я, - вы человек солидный и не откажетесь сообщить, откуда у вас эти сведения.
- Да весь город об этом трезвонит: впрочем, пусть Шпрот даст вам по этому поводу разъяснения.
- Пан Шпрот, - говорю я, поклонившись, - мне отнюдь не хотелось бы обойтись с вами неуважительно, тем более что я требовал от вас удовлетворения, в чем вы мне отказали, как последний мерзавец... да, мерзавец, пан Шпрот... Однако заявляю вам, что вы либо разносите сплетни, либо сами измышляете их...
- Это еще что такое? - гаркнул Шпрот, опять, как тогда, колотя кулаком по столу. - Отказал, потому что не собираюсь давать удовлетворение ни вам, ни кому другому. При всем том повторяю: ваш магазин покупают евреи.
- Какие евреи?
- Черт их знает: Шлангбаумы, Хундбаумы, откуда мне их знать?
Я так разъярился, что велел подать пива, а тем временем советник Венгрович говорил:
- С евреями будет когда-нибудь большой скандал. Они нас так жмут, так отовсюду выкуривают и скупают наши предприятия, что трудно с ними управиться. Обжулить их не удастся, они на этот счет сильнее нас, зато как дойдет дело до кулаков - посмотрим, чья возьмет...
- Советник прав, - подхватил Шпрот. - Они уж так всего нахватались, что в конце концов придется у них силой отнимать, хотя бы для порядка. Вы посмотрите, господа, до чего дошло в той же торговле суконными тканями...
- Ну, - говорю, - коли магазин наш купят евреи, так и я к вам примкну! И мой кулак еще на что-нибудь пригодится... Но пока что, ради бога, не распускайте вы сплетни о Вокульском, не подзуживайте людей против евреев: и без того растет озлобление.
Я вернулся домой с головной болью, злой на весь мир. Ночью то и дело просыпался, а заснув, всякий раз видел во сне, что евреи и впрямь купили наш магазин и я, чтобы не умереть с голоду, хожу по дворам с шарманкой, на которой написано: "Сжальтесь над бедным старым офицером венгерской пехоты!"
Только утром мне пришла в голову простая, вполне здравая мысль: решительно объясниться со Стахом и, если он действительно продает магазин, подыскать себе другое место.
Хороша карьера после такой долголетней службы! Собаку, ту хоть пристрелят под старость; а родился человеком, так и слоняйся по чужим углам и думай, не придется ли окончить свои дни под забором...
