Болеслав Прус - Кукла
- Видите, вон та красивая дама украла у той второй дамы куклу...
- Нашла тоже на что позариться!
- Что ж поделаешь! Не всякому гладильные катки воровать...
- Сами вы катки воруете, - откликнулся сзади них чей-то бас. - Вор не тот, кто свое отбирает, а тот, кто даст пятнадцать рублей задатку и думает, что купил товар...
Судья продолжал писать, а я попытался припомнить речь, которую приготовил вчера, чтобы защитить пани Ставскую и заклеймить позором баронессу. Но все выражения и обороты перемешались у меня в голове, поэтому я снова начал осматриваться кругом.
Пани Мисевичова все еще тихонько молилась, а сидевшая позади нее Марианна плакала. У Кшешовской лицо посерело, она прикусила губу и опустила глаза, но каждая складка ее одежды дышала злобой... Рядом с нею, упорно глядя в землю, стоял Марушевич, а позади него - служанка баронессы, до такой степени перепуганная, как будто ей предстояло взойти на плаху...
Наш адвокат все еще зевал, Вокульский сжимал кулаки, а пани Ставская глядела на всех с таким кротким спокойствием, что, будь я скульптором, я изваял бы с нее статую оскорбленной невинности.
Неожиданно Элюня, не слушая уговоров Марианны, выбежала вперед и, схватив мать за руку, тихо спросила:
- Мамочка, зачем этот дядя позвал тебя сюда? Дай я скажу на ушко: наверное, ты шалила, и теперь он поставит тебя в угол...
- Ишь ты, подучили, - сказала багровая кумушка старшей.
- Такого бы вам здоровья, как ее подучили, - проворчал сзади нее бас.
- Вам бы такого здоровья за мою обиду... - гневно возразила кумушка.
- А вы околеете от судорог, и на том свете черти вас будут раскатывать на моих катках, - отвечал противник.
- Тише! - крикнул судья. - Пани Кшешовская, что вы можете сообщить суду по этому делу?
- Выслушайте меня, господин судья! - патетически заговорила баронесса, выставив ногу вперед. - От умершеи девочки осталась мне драгоценная память кукла, которая очень нравилась вот этой даме, - тут она показала на Ставскую, - и ее девочке...
- Обвиняемая бывала у вас?
- Да, я нанимала ее шить...
- Но ничего ей не заплатила! - гаркнул с конца зала Вирский.
- Тише! - осадил его судья. - Ну и что ж?
- В тот самый день, когда я рассчитала эту женщину, - продолжала баронесса, у меня пропала кукла. Я думала, что умру от огорчения, и сразу заподозрила ее... Предчувствие не обмануло меня; несколько дней спустя мой близкий знакомый, пан Марушевич, который живет как раз против нее, увидел из окна, как эта дама держит в руках мою куклу и, чтобы ее не опознали, надевает на нее другое платье. Тогда я пошла к нему на квартиру с моим поверенным и увидела в бинокль, что моя кукла действительно находится у этой дамы. На следующий день я явилась к ней, отобрала куклу, которую вижу тут на столе, и подала жалобу в суд.
- А вы, пан Марушевич, уверены, что это та самая кукла, которая была у пани Кшешовской? - спросил судья.
- То есть... собственно говоря... никакой уверенности у меня нет.
- Зачем же вы сказали это пани Кшешовской?
- Собственно... я не в этом смысле... - пролепетал Марушевич.
- Не лгите, сударь! - воскликнула баронесса. - Вы со смехом прибежали ко мне и сказали, что Ставская украла куклу и что это на нее похоже...
Марушевич вспыхнул, потом побледнел, снова покраснел, покрылся испариной и стал переминаться с ноги на ногу, что, по-видимому, служило у него признаком сильнейшего сокрушения.
- Подлец! - довольно громко сказал Вокульский. Я заметил, что замечание это отнюдь не ободрило Марушевича. Напротив, он, казалось, еще более растерялся.
Судья обратился к служанке.
- У вас была именно эта кукла?
- Не знаю которая... - еле слышно отвечала она. Судья протянул ей куклу, но служанка молчала, только моргала и ломала руки.
- Ах, это Мими! - закричала Элюня.
- О, господин судья! - воскликнула баронесса. - Дочь свидетельствует против матери.
- Ты знаешь эту куклу? - спросил судья у Элюни.
- Конечно знаю! Совсем такая же была в комнате у баронессы.
- Так это та самая?
- Ой нет, не та... У той было серое платьице и черные туфельки, а у этой туфельки желтые!
- Ну, хорошо... - пробормотал судья и положил куклу на стол. - Пани Ставская, что вы можете сказать?
- Эту куклу я купила в магазине пана Вокульского...
- А сколько вы за нее заплатили? - прошипела баронесса.
- Три рубля.
- Ха-ха-ха! - расхохоталась баронесса. - Этой кукле цена пятнадцать рублей...
- Кто вам продал куклу, сударыня? - спросил судья.
- Пан Жецкий, - краснея, ответила пани Ставская.
- Вы что скажете, пан Жецкий? - спрашивал судья.
Тут как раз наступил момент произнести мою речь. Я начал:
- Достопочтенный судья! С прискорбием и изумлением приходится мне... то есть... значит... я вижу пред собою торжествующее зло и... значит... попранную...
Почему-то в горле у меня пересохло, и я не мог больше вымолвить ни одного слова. К счастью, вмешался Вокульский.
- Жецкий только присутствовал при покупке, а куклу продал я.
- За три рубля? - спросила баронесса, блеснув змеиными глазами.
- Да, за три рубля. Это бракованный товар, и мы хотели поскорей его сбыть.
- Вы и мне продали бы такую куклу за три рубля? - продолжала допрашивать баронесса.
- Нет! Вам уже больше никогда ничего не продадут в моем магазине.
- Как вы докажете, что кукла куплена у вас? - спросил судья.
- Вот именно! - подхватила баронесса. - Как вы докажете?
- Тише! - осадил ее судья.
- Где вы купили свою куклу? - спросил у баронессы Вокульский.
- У Лессера.
- Вот я и докажу, - сказал Вокульский. - Я выписывал эти куклы из-за границы в разобранном виде: головы отдельно, туловища отдельно. Господин судья, потрудитесь отпороть ей голову и увидите внутри марку моей фирмы.
Баронесса забеспокоилась.
Судья взял куклу, натворившую столько хлопот, надрезал перочинным ножом лиф ее платья и принялся осторожно отделять голову от туловища. Эленка сначала с удивлением наблюдала за этой операцией, а потом обернулась к матери и тихо спросила:
- Мамочка, зачем этот господин раздевает Мими? Ведь ей будет стыдно...
Вдруг она поняла, что делает судья, разразилась слезами и, уткнувшись лицом в платье пани Ставской, закричала:
- Мама, зачем он ее режет! Это же страшно больно! Ой, мама, мамочка, я не хочу, чтобы Мими резали...
- Не плачь, Элюня, Мими выздоровеет и будет еще красивее, - успокаивал девочку Вокульский, взволнованный не меньше ее.
Между тем голова Мими упала на протоколы. Судья заглянул внутрь и, протянув кукольную головку баронессе, сказал:
- Посмотрите, что это за марка? Кшешовская прикусила губу и промолчала.
- Пусть пан Марушевич прочтет вслух, что тут написано.
- "Ян Минцель и Станислав Вокульский..." - робко пробормотал Марушевич.
- Значит, не Лессер?
- Нет.
Все это время прислуга баронессы вела себя весьма странно: краснела, бледнела, пряталась за скамьи...
Судья, искоса наблюдавший за ней, вдруг окликнул ее:
- А теперь, барышня, скажите нам, что случилось с куклой вашей хозяйки? Только говорите правду, потому что вам придется присягнуть.
Перепуганная насмерть девушка схватилась за голову и, подбежав к столу, быстро заговорила:
- Кукла разбилась, ваша милость.
- Ваша кукла, та, которая была у пани Кшешовской?
- Она самая...
- Ну хорошо, так ведь только голова разбилась, а где же остальное?
- На чердаке, ваша милость... Ой, что мне будет!
- Ничего вам не будет; хуже было бы, если бы вы не сказали правду. А вы, обвинительница, слышали, как обстоит дело?
Баронесса опустила глаза и скрестила руки на груди, словно мученица.
Судья начал писать. Мужчина, сидевший во втором ряду (очевидно, торговец катками), обратился к даме с багровым лицом:
- Ну что, украла она? Видали, как вам нос-то утерли, а?
- Была бы мордашка смазливая, так и от тюрьмы отвертишься, - сказала багровая дама своей соседке.
- Ну, вам-то не отвертеться, - проворчал торговец катками.
- Дурак!
- Сама дура...
- Тише! - крикнул судья.
Нам велели встать, и мы выслушали приговор, полностью оправдывающий пани Ставскую.
- А теперь, - заключил судья, окончив чтение, - вы, сударыня, можете предъявить иск за клевету.
Он сошел с возвышения, пожал руку пани Ставской и прибавил:
- Мне очень жаль, что я вынужден был вас судить, зато теперь очень приятно вас поздравить.
Кшешовская истерически вскрикнула, а дама с багровым лицом заметила своей соседке:
- На хорошенькую мордашку так и судья, как муха на мед... Ну, да на Страшном суде будет иначе... - вздохнула она.
- Холера! Богохульница! - буркнул торговец катками.
Мы собрались уходить. Вокульский подал руку пани Ставской и пошел с нею вперед, а я осторожно повел по грязной лестнице пани Мисевичову.
- Говорила я, что так будет, - уверяла меня старушка, - а вы все сомневались...
- Кто, я сомневался?..
- Ну да, ходили все время как в воду опущенный... Иисусе, Мария! Да что ж это?
