Богова делянка - Луис Бромфилд
Бабушка медленно вылезла из повозки и обернулась к Ринго.
— Вылезай, — сказала она; потом посмотрела на меня. — И ты тоже, — сказала. — Потому что ты вовсе смолчал.
Мы вылезли из повозки. Она поглядела на нас.
— Мы солгали, — сказала она.
— Это бумага все солгала, а мы — нет, — сказал Ринго.
— В бумаге сказано — сто десять. А у нас — сто двадцать два, — сказала Бабушка. — Становитесь на колени.
— Да они украли их прежде нашего, — сказал Ринго.
— Но мы солгали, — сказала Бабушка. — Становитесь на колени.
Она первой опустилась на колени. Потом мы все втроем стояли на коленях у обочины, и она молилась. На веревке мягко, мирно и весело развевалось белье. А потом нас увидела Лувиния и, пока Бабушка молилась, побежала по лугу к нам.
RIPOSTE IN TERTIO[19]
1
Когда Эб Сноупс отправился с девятью мулами в Мемфис, мы с Ринго и Джоби ставили новый забор. Потом уехал и Ринго на своем муле — остались только мы с Джоби. Заглянула к нам Бабушка и осмотрела новый пролет ограды; загон станет теперь чуть не на два акра больше. Это было на второй день после отъезда Ринго. В этот вечер, когда мы с Бабушкой сидели у огня, вернулся Эб Сноупс. Он сказал, что выручил за девять мулов всего четыреста пятьдесят долларов. То есть он вынул из кармана деньги и отдал их Бабушке, а она сосчитала и сказала:
— Выходит всего по пятьдесят за каждого.
— Ладно, — сказал Эб Сноупс. — Раз вы сумеете лучше меня, так милости прошу — следующую партию ведите сами. Я уж и так признал, что насчет добывания мулов я вам в подметки не гожусь; может, мне и в продаже нечего с вами тягаться.
Он вечно жевал что-то: когда мог достать — табак, а не мог — так кору ивы, — все время жевал, и никогда на работу не нанимался, и никто не сказал бы, что видел его хоть раз в мундире, зато он, когда Отец бывал в отъезде, то и дело расписывал, как был у Отца в отряде и что они с Отцом проделывали. Но когда я Отца как-то спросил про то, Отец сказал: «Кто? Эб Сноупс?» — и расхохотался. Но это Отец велел Эбу вроде как приглядывать за Бабушкой, пока сам он в отъезде; только нам с Ринго он велел присматривать за Эбом тоже, у Эба вроде бы все на месте, только он что твой мул: лучше не спускать с него глаз, пока он в упряжке. Но Бабушка с Эбом неплохо ладили, хотя всякий раз, как он отправлялся с партией мулов в Мемфис и возвращался с деньгами, происходило вот что.
— Да, мэм, — говорил Эб. — Сидя тут безо всякого риска, легко рассуждать. А мне гоняй этих растреклятых тварей чуть не за сто миль в Мемфис, да тайком, да по обе стороны Форрест со Смитом воюют, и никогда не знаешь, на какой разъезд, от янки или конфедератских, наскочу и у меня их всех конфискуют до последнего, с растреклятыми поводьями вместе. Да еще я должен отвести их в самое что ни на есть расположение армии янки в Мемфисе, да постараться всучить их кап-армусу, который в любой момент а ну как возьмет да заявит, что мулы те самые, каких он у меня купил две недели тому. Да. Тем легко рассуждать, кто по домам сидит да богатеет и риска не знает.
— Ты, видно, считаешь, что добыть их, чтоб ты их заново продал, не требует риска, — говорила Бабушка.
— Еще бы, всего и риску, что бланки кончатся, — говорил Эб. — А когда вы недовольны, что одним махом заработали пять-шесть сотен долларов, так отчего вам не заказывать всякий раз побольше мулов? Вы б, что ли, написали такое письмо, чтоб генерал Смит выдал вам весь свой обоз, в котором чуть не четыре фургона новых башмаков? Или того лучше — выберите день, когда приезжает ихний кассир, да выправьте бумагу на весь фургон с деньгами, тогда нам даже и искать не придется, кому их сбыть.
Купюры были новенькие. Бабушка аккуратно свернула их и положила в жестяную коробочку, но не спрятала ее сразу за лиф (и пока Эб был поблизости, никогда не прятала ее под половицу под своей кроватью). Держа коробочку в руках, она сидела и смотрела на огонь; у нее на шее болтался шнурок, на котором висела эта коробочка. Бабушка не выглядела ни старше, ни тоньше. И больной тоже не выглядела. Просто, у нее был вид человека, который по ночам перестал спать.
— У нас еще есть мулы, — сказала она, — если ты только согласен их продать. Набралось уже больше сотни, от которых ты отказался…
— Правильно, отказался, — сказал Эб; теперь он начал вопить. — Вот именно! По моему разумению, я и так из ума выжил, не то б ни в жизнь не стал связываться. Но у меня уж достанет ума не гнать этих мулов к офицеру-янки да уверять его, что пятна на спине, где вы с вашим растреклятым ниггером сводили клеймо «С. Ш.», — это нагнет от сбруи. Богом клянусь, я…
— Довольно, — сказала Бабушка. — Ты поужинал?
— Я… — сказал Эб. Тут он перестал вопить. Снова принялся за свою жвачку. — Да, мэм, — сказал он. — Поел.
— Тогда лучше ступай домой и отдохни, — сказала Бабушка. — В Мотстаун прибыл целый полк подкрепления. Ринго поехал два дня назад разузнать, что и как. И возможно, нам вскоре понадобится тот новый загон.
Эб перестал жевать.
— Подкрепление, у? — сказал он. — Верно, из Мемфиса. Верно, там и те девять мулов, каких мы только что спихнули.
Бабушка посмотрела на него.
— Значит, ты продал их не три дня назад, а раньше, — сказала она. Эб начал было, но Бабушка не дала ему говорить. — Отправляйся домой, отдохни хорошенько. Вероятно, завтра вернется Ринго, и тогда тебе представится возможность установить, те же они самые или нет. А мне, надеюсь, представится возможность узнать, сколько они тебе, по их словам, заплатили.
Эб стоял в дверях и смотрел на Бабушку.
— А вы молодчина, — сказал он. — Да, мэм, мое почтение. Сам Джон Сарторис ничему не мог бы вас изучить. День и ночь он, как черт, носится по всей округе, и это все, на что он способен, чтобы обеспечить свою лихую сотню клячами, которые только на прокорм воронам и годны. А вы сидите себе тут в хижине, ничего не имеючи, кроме
