Современная комедия - Джон Голсуорси
Короче говоря, они показали себя неглупыми, но законченными фаталистами.
После этих бесед профессия политика стала Майклу много яснее. Ему очень нравился министр: он держал себя скромно, был любезен, имел определенные идеи о работе своего министерства и старался проводить их в жизнь; если у него были и другие идеи, он их умело скрывал. Он явно восхищался Флер, умел слушать лучше, чем те двое, и к их словам добавил еще кое-что:
– Конечно, то, что мы сумеем сделать, может показаться ничтожным, и газеты поднимут крик; вот тут-то нам, пожалуй, удастся провести под шумок ряд серьезных мероприятий, которые публика заметит только тогда, когда будет поставлена перед свершившимся фактом.
– Плохо я что-то верю в помощь прессы, – сказал Майкл.
– Ну, знаете, другого рупора у нас нет. При поддержке самых громогласных газет вы даже свой фоггартизм могли бы протащить в жизнь. Что вам действительно мешает – это замедленный рост городов за последние полтора века, косные умы, для которых судьба Англии непреложно связана с промышленностью, и морские перевозки. И еще – неискоренимый оптимизм и страх перед неприятными темами. Многие искренне верят, что мы можем отстаивать старую политику и при этом еще благоденствовать. Я лично не разделяю этой точки зрения. Пожалуй, можно постепенно провести в жизнь то, что проповедует старый Фоггарт; пожалуй, нужда заставит прибегнуть даже к переселению детей, – но тогда это не будет называться фоггартизмом! Судьба изобретателя! Нет, его не прославят за то, что он первый изобрел способ борьбы. И знаете ли, – мрачно добавил министр, – когда его теория получит признание, будет, пожалуй, слишком поздно.
В этот день один газетный синдикат запросил о разрешении прислать интервьюера, и Майкл, назначив день и час, приготовился изложить свой символ веры. Но журналист оказался фотографом, и символ вылился в снимок: «Депутат от Мид-Бэкса разъясняет нашему корреспонденту принципы фоггартизма». Фотограф был человек проворный – и снял семейную группу перед домом: «Справа налево: мистер Майкл Монт – член парламента, леди Монт, миссис Майкл Монт, сэр Лоренс Монт, баронет»; снял Флер: «Миссис Майкл Монт с сыном Китом и собачкой Дэнди»; снял крыло дома, построенное при Иакове I. Он снял министра с трубкой в зубах, наслаждающегося рождественским отдыхом; снял уголок сада – «Старинное поместье». Потом он завтракал, а после завтрака снял всех гостей и хозяев: «В гостях у сэра Лоренса Монта, Липпинг-холл», – министр сидел справа от леди Монт, жена министра – слева от сэра Лоренса. Этот снимок вышел бы удачнее, если бы Дэнди, которого случайно не включили в группу, не произвел внезапной атаки на штатив.
Он снял Флер одну: «Миссис Майкл Монт, очаровательная хозяйка лондонского салона». Он слышал, что Майкл проводит интересный опыт, – нельзя ли снять фоггартизм в действии? Майкл усмехнулся и предупредил, что это связано с прогулкой.
Они направились к роще. В колонии жизнь протекала нормально: Боддик с двумя рабочими занимался постройкой инкубатора; Суэн курил папиросу и читал «Дейли мейл»; Бергфелд сидел, подперев голову руками, а миссис Бергфелд мыла посуду.
Фотограф сделал три снимка. Бергфелд начал трястись, и Майкл, заметив это, намекнул, что до поезда остается мало времени. Тогда фотограф сделал последний снимок: снял Майкла перед домиком, затем выпил две чашки чая и отбыл восвояси.
Вечером, когда Майкл поднимался к себе в спальню, его окликнул дворецкий:
– Мистер Майкл, Боддик ожидает вас в кладовой. Кажется, что-то случилось, сэр.
– Да? – тупо сказал Майкл.
В кладовой, где Майкл в детстве провел много счастливых минут, стоял Боддик; по его бледному лицу струился пот, темные глаза блестели.
– Немец умер, сэр.
– Умер?
– Повесился. Жена в отчаянии. Я его вынул из петли, а Суэна послал в деревню.
– О господи! Повесился! Но почему?
– Очень он был странный эти последние три дня, а фотограф окончательно его доконал. Вы пойдете со мной, сэр?
Они взяли фонарь и отправились в путь. Дорогой Боддик рассказывал:
– Как только вы от нас сегодня ушли, он вдруг весь затрясся и стал говорить, что его выставляют на посмешище. Я ему посоветовал не валять дурака и снова приняться за работу, но когда вернулся к чаю, он все еще трясся и говорил о своей чести и своих сбережениях. Суэн над ним издевался, а миссис Бергфелд сидела в углу, бледная как полотно. Я посоветовал Суэну заткнуть глотку, и Фриц понемножку успокоился. Миссис Бергфелд налила нам чаю, а потом я пошел кончать работу. Когда я вернулся к семи часам, они опять спорили, а миссис Бергфелд плакала навзрыд. «Что же вы, – говорю, – жену-то не пожалеете?» – «Генри Боддик, – ответил он, – против вас я ничего не имею, вы всегда были со мной вежливы, но этот Суэн – не Суэн, а свинья!» – и схватил со стола нож. Нож я у него отнял и стал его успокаивать. «Ах, – говорит он, – у вас нет самолюбия!» А Суэн посмотрел на него и скривил рот: «А вы-то какое право имеете говорить о самолюбии?» Я понял, что так он не успокоится, и увел Суэна в трактир. Вернулись мы часов в десять, и Суэн лег спать, а я пошел в кухню. Там сидела миссис Бергфелд. «А он лег спать?» – спрашиваю я. «Нет, – говорит она, – он вышел подышать воздухом. Ах, Генри Боддик, что мне с ним делать?» Мы с ней потолковали о нем; славная она женщина. Вдруг она говорит: «Генри Боддик, мне страшно. Почему он не возвращается?» Мы отправились на поиски, и как вы думаете, сэр, где мы его нашли? Знаете то большое дерево,
