Джованни Пирелли - Энтузиаст
— Стой! — прокричал ему вслед Андреис. — Ты уверен, что идешь правильно?
— Почем мне знать, — ответил солдат со злостью.
— Давай, давай, — сказал лейтенант, — как только найдем спуск, выберемся в долину.
Но это знал и Да Рин. Надо только этот спуск найти. Ему казалось, что он шагает по слегка покатой почве; вот отчего он считал, что идет правильно. Но полной уверенности не было. Во мгле, тем более ночью, когда шагаешь по снегу и ноги проваливаются, тебе может показаться, что спускаешься, когда на самом деле идешь в гору, и наоборот. Нужно только следить за направлением ветра — это единственная возможность ориентировки. Лейтенантик этого не знал, но уж Да Рину такие вещи хорошо известны. Лишь бы только ветер не переменился: на дворе метель, и ветер может сыграть с тобой любую шутку, так что и не заметишь.
Да Рину приходилось обращать внимание решительно на все: думать- о направлении, следить за тем, куда ставить ногу, вот отчего он был относительно спокоен. Андреис, которому оставалось только пассивно следовать за солдатом, теперь начинал терять голову.
— Ты бы лучше следил за тропой, — крикнул он.
А минуту спустя:
— Ты свернул слишком налево, иди по прямой!
И хотя солдат даже не обратил внимания на его слова, он тотчас же добавил:
— А теперь взял слишком вправо. Ты что, не можешь идти прямо?
И снова:
— Отчего шаг такой короткий? Выбрасывай ногу вперед!
Да Рин не обращал внимания, не отвечал. Он плотно сжал зубы, чтобы не дать ледяному воздуху проникнуть в легкие. Рот он раскрывал лишь для того, чтобы как следует выругаться. Когда жизнь круто обходится с таким, как он, бедняком — как же излить душу, как приободрить самого себя? Есть ли в таких случаях что-либо лучше сочной ругани? Но больше всего его раздражало, что лейтенант обращается с ним, как со своим вестовым — заставил его, к примеру, таскать ранец. И вдобавок, этот барчук еще критикует, делает вид, что знает все лучше всех. Тоже мне герой! Пусть сам попробует отыскать дорогу. Теперь солдат кое-где проваливался в снег по щиколотку. Снег набивался в ботинки, проходил сквозь носки, ноги намокли. Ледяной ветер бил прямо в лоб, глаза болели, словно под веки набились крупные песчинки. Теперь и он, несмотря на свою лошадиную выносливость и постоянную привычку к тяжелому труду, почувствовал, что ему не хватает дыхания. Ранец и ему стал казаться непомерно тяжелой ношей. А спуска, который должен был вывести их в долину, все нет и нет.
Внезапно Да Рин почувствовал, что проваливается. Он даже и выругаться не успел — провалился всем телом, а ранец только прихлопнул его по голове. Снег сверху засыпал яму, на дне которой была вода, солдат чувствовал, что вода доходит ему до бедер. Но вот он кое-как выкарабкался, отказавшись от протянутой лейтенантом руки, и теперь стоял, вымокший в грязи, засыпанный снегом. Куда не добрались вода и грязь, туда набился снег: в рукава, за воротник, в уши — и теперь снег таял у него на теле. Вдобавок, в яме осталась шапка.
Он выпрямился перед лейтенантом и сказал:
— Если вы мне сейчас не дадите коньяку, больше и шага не сделаю. — Затем отстегнул ремни ранца и бросил его на землю. Так и стоял над ранцем, вытянув руки по швам.
— Ладно, ладно, — сказал Андреис, Уж хуже и быть не могло. Следовало подкрепиться несколькими глотками коньяку и успокоить упрямого солдата. Он встал на колени посреди снега. Веревка, которой был перевязан ранец, оледенела, узел сделался тверже камня. Пальцы онемели и ослабли. Нетерпение солдата передалось и ему. Нужно как-нибудь отвлечь его внимание.
— В еде и питье, — сказал Андреис, — за тобой никто не угонится.
Да Рин молчал. Сейчас ему было не до болтовни. Наконец Андреису удалось развязать узел. Он сказал:
— Тебе бы поваром быть. Повар ест и пьет лучше генерала.
Да Рин не сводил глаз с погруженных в ранец рук лейтенанта. Сейчас флакон коньяку был ему дороже всех винных бочек из столовой в Валоне. Выпив коньяку, он мог бы шагать по дороге еще часа два-три, пожалуй даже всю ночь провести под открытым небом. Предвкушая столь близкое удовольствие, он сделался разговорчивей.
— Поваром, говорите? — спросил он. — Я и был поваром всего дня два назад. — Теперь ему казалось невероятным, что еще так недавно он находился в тепле, среди дымящихся котлов, мог вдоволь брать вина в буфете, сигарет в лавке, что у него были койка, матрас, одеяло.
— Ах, так? — сказал лейтенант. — Черт подери! Это не ранец, а какая-то прорва. Никак под руку не попадется что нужно, и прежде чем найдешь… Где же ты служил? — спросил Андреис, и им овладела какая- то неясная тревога.
— В Валоне, — ответил Да Рин, внимательно следя за движением рук лейтенанта. Теперь и он начинал нервничать.
— В Валоне? переспросил лейтенант. — Разве в Валоне есть столовая для альпийских стрелков? — А ведь он хорошо помнил, что положил флакон на самый верх. Более того, теперь он даже припоминал, что пришлось прижать его коленом, когда ранец в мечети не закрывался. А по пути он его и не открывал. Отстегнул лишь боковые карманы, чтобы достать сушеные финики, шоколад, флягу.
— Столовая была не для альпийских стрелков, — ответил Да Рин. — Это была столовая для летчиков. Ну, как там с коньяком? — и в голосе у него снова зазвучали жесткие нотки.
Руки лейтенанта Андреиса, погруженные в ранец, теперь сжалиеь в кулаки.
— Почему? — спросил он и заметил, что голос у него дрожит. — Почему тебя направили сюда?
А вы, — сказал Да Рин, — почему вы столько вопросов задаете?
С неожиданным усердием Андреис принялся вываливать из ранца все, что попадалось ему под руки, раскидывая по снегу фуфайки, шерстяные носки, пижаму, шарф, рубашки, трусы. Он снова видел себя в валонской мечети — вот он стоит на коленях на каменном полу, как сейчас на снегу, а за спиной у него притаился дневальный. Он снова видел себя в ту минуту, когда искал местечко, чтобы загнать туда флакон с коньяком, а стоявший за ним дневальный сказал: «Разрешите подать вам совет…» Потом дневального сменил Альдо Пароди, который говорил: «…И в двадцать четыре часа он был переведен в часть на передовой… По секрету скажу — это моя идея!» Люди и картины казалось не связанные друг с другом, теперь умещались в одном кадре и все было направлено к одному. Начатое Пароди, который добился, чтоб Да Рина прогнали из столовой в Валоне, теперь завершил он сам, заставив Да Рина идти за собой на эту проклятую гору. Развязка казалась неизбежной. С тревогой, которая почти граничила с верой в чудо, искал теперь Андреис флакон с коньяком. Если флакон с коньяком на месте, встреча с бывшим поваром Альдо Пароди сведется к странному, скорей банальному и в любом случае невинному совпадению. Если же флакон не будет обнаружен…
— Ну так как же? — спросил Да Рин вне себя от нетерпения. Теперь, увидев, что лейтенант роется на дне почти опустевшего ранца, он заподозрил неладное.
— Нету, — мрачно произнес Андреис. — Его у меня украли.
Да Рин с места не тронулся, не проронил ни слова. Но кулаки он сжал. Андреису теперь казалось, что он коленями уперся в хрупкий снежный мостик, переброшенный над пропастью. Если солдат, вместо того чтобы теперь помочь ему, протянуть ему руку, предпримет хоть один враждебный шаг — мостик провалится.
— Ты должен мне поверить, — сказал он умоляюще, — Я тебя не обманывал, нет, не обманывал. Я тебе только добра желал, когда сказал, чтоб ты шел за мной. И когда коньяк обещал, тебя не обманывал. Знаешь, когда лейтенант Пароди рассказал мне, почему он тебя выставил, я…
Он не закончил. В темноте сверкающие глаза солдата казались огромными. Да Рин был слишком прост для того, чтобы отыскать связь между своим изгнанием из Валоны и тем положением, в котором он сейчас очутился. Но, конечно, между лейтенантом Пароди и этим лейтенантом какая-то связь существовала. И все происшедшее с ним — от событий в Валоне до настоящей минуты — было звеньями одной цепи, чем-то навязанным ему силой и обманом. Он взглянул на лейтенанта так, как смотрят на женщину, которая без всякой нужды признается в измене И затем, стыдясь своего позора и одиночества, молит о пощаде. Еще сильней, чем злость, было овладевшее им в эту минуту чувство отвращения. Он медленно разжал кулаки. Медленно повернулся и зашагал наугад, не выбирая направления, зная только одно: что бы лейтенант ни говорил и ни делал, стремясь задержать его, он не остановится, не пот вернет головы в его сторону.
— Тони, что ты делаешь? — крикнул Андреис, встав на ноги. — Тони, куда ты идешь? Тони! — Темный силуэт альпийского стрелка становился невидимым. — Да Рин, я приказываю тебе остановиться! Я приказываю! Я офицер. Если ты не остановишься… — Силуэт уже расплылся в белизне снежной бури. — Да Рин! — Андреис сделал несколько шагов в том направлении, в котором скрылся солдат. — Тони! — Но его остановило новое зарево. И тогда перед глазами лейтенанта раскрылась картина столь же страшная, сколь и неожиданная: он был на вершине горы, которая казалась круглой, плоской и гладкой. Вершина занесена снегом, а вокруг белеют отвесные склоны, словно плащом покрытые клубящимися плотными и тяжелыми облаками. Это длилось всего лишь мгновение, но мгновения было достаточно, чтобы Пьетро Андреис понял, что он подобен муравью, очутившемуся на дне ванны. Да Рин исчез, словно привидение. В полном мраке до лейтенанта донесся взрыв, который долго перекатывался со склона на склон.
