Джованни Пирелли - Энтузиаст

«Поглядеть на него, — подумал Да Рин, — так этот лейтенант ломаного гроша не стоит. А на деле оказался молодцом. Честное слово! Ранец несет всю дорогу сам. Идет ровным, хорошим, уверенным шагом, а ведь тропа-то узкая и почти сливается с горой. Да, видать, человек решительный». Да Рину нравились решительные люди. А что если лейтенант захочет сделать его своим вестовым? И он уже думал, как напишет об этом своей жене: «После того письма, что я тебе отправил, кончилась моя служба в столовой для летчиков, но ты все равно будь покойна — теперь я» в надежном месте. Судьба мне послала лейтенанта из дивизии, и он взял меня к себе вестовым. Я теперь в безопасности, да и на еду тоже нечего жаловаться… Если вспомнить, сперва с лейтенантом было не совсем ладно. «Но тут я сам виноват, — подумал Да Рин. — Нужно знать офицеров: сначала они бог знает что из себя корчат, а потом все обходится. Надо только уметь к ним подъехать, а не то примутся тобой помыкать и так с тебя и не слезут».

Они еще немного прошли вперед. Опять вспыхнуло зарево, по величине равное первому. Лейтенант рывком повернул голову, и Да Рин успел разглядеть его совсем еще юное лицо, лицо мальчика. Теперь Да Рин был убежден, что этому юнцу необходим такой вестовой, как он. Поэтому он сказал:

— Господин лейтенант, вы правы. Гроза и есть.

— Ты так думаешь? — спросил лейтенант.

До них докатился шум взрыва, который раздался в той же стороне, что и в первый раз, только теперь как будто чуть подальше.

— А чему ж еще быть, как не грозе? По мне — наверно гроза.

Лейтенант повернулся и зашагал дальше.

Да Рин знал, что это были за взрывы. Любой горец, приходилось ли ему работать на шахтах или нет, знает, что такое взрывчатка. Нет, зарево — не молния, грохот — не гром. Взрывчатка это. Взрывают мосты, склады с боеприпасами или бог весть что. Придется это по душе лейтенанту или нет, но фронт летит к черту. Да Рин ощутил неприятную пустоту в желудке. Тут и голод (сушеные финики лишь воспоминание о чем- то приятно пахнущем, но скорее вызывающем желание съесть что-либо посущественней), но не только голод — тут и ощущение того, что вокруг них лютует беда. И еще этот подъем на незнакомую гору, и темень, и холод. Холод здесь собачий. Но сам по себе холод не страшен. В горах досаждает не холод, а ветер. Порывы ветра с гор становились все сильней, ветер хлестал по лицу, покалывал уши, забирался под куртку, под сукно брюк, проникал сквозь белье, добирался до самого тела. Иногда порывы ветра становились столь сильными,/что приходилось нагибаться и пережидать, пока истощится его ярость. Что за изверг этот генерал, загнавший штаб дивизии на самую вершину горы! Ему-то чего удобней, ночью спит себе на койке, днем посиживает у камина, рисует значки на карте, пишет приказы. А каково тем, кто послан в дозор, каково таким, как Да Рин, которым нужно доставлять сюда письма, пробираясь сквозь ад кромешный? Будь проклята война, будь прокляты все генералы на свете! Чем позже они с офицером доберутся до штаба, тем меньше надежд, что хоть ложку супу получишь.

Вам приходилось когда-нибудь видеть котел, в котором оставляют суп специально для тех, кто прибудет ночью? При одной лишь мысли о пустом котле у Да Рина сразу живот подвело. В такую ночь хорошо поесть того супа, что жена готовит. Но вот недотрога она, характер больно холодный, очень уж рассудительная: все думает о коровах, о поле, о детях. Даже в постели не может оторваться от забот, с мужем побаловаться. В постели он не прочь был бы иметь другую женщину, погорячей да поласковей. Зато во всем, что касалось кухни, ее не перешибешь. Она, бывало, бросит работу в поле, два часа тратит на дорогу до дому и обратно, только бы заправить суп и поставить его в печь. Придут они с поля — а по всему дому разносится вкусный запах фасоли, капусты, картошки, отваренных в бульоне. Была жена еще и тем хороша, что слова никогда не скажет насчет выпивки. А ведь как раз из-за этого многие женщины мужьям жить не дают, не хотят понять, что мужчине, особенно в крестьянском деле, если человек проработал в поле от зари до зари, вино нужно не меньше хлеба. Его жена это понимала. Когда декабрьским или январским вечером, продрогнув до костей, он возвращался с гор, где рубил лес, на столе его ждала большая кастрюля кипящего вина, кружки на три-четыре, чудесного густого вина с разными специями, темного-претемного. Выпьешь — и сразу под одеяло, и тело становится жарче печки. Вот эго я понимаю: как только придем в штаб, нужно попросить, чтобы там вскипятили котелок с вином. В штабах вина хоть залейся. Только бы там повар оказался сговорчивым. А если там повар какой-нибудь олух, так он, Да Рин, доберется и до генерала:

— Господин генерал, я тот стрелок, что доставил вам письмо. Если вы, господин генерал, не явите милость, не прикажете подать мне горячего вина, то я, господин генерал… Нет, речи он говорить не мастак. Ну, а если с поваром не столкуешься, в запасе есть еще коньяк лейтенанта.

— Господин лейтенант, — позвал он, но ветер отнес его голос в сторону. — Господин лейтенант! — Андреис повернул голову. Теперь он дышал чуть прерывисто. — Господин лейтенант, может, хлебнем немного коньяку?

— Когда закончится подъем, — ответил лейтенант.

— А не то замерзнем!

— Будь это вино, я бы дал. А коньяк нельзя, коньяк ударяет в ноги.

Не скажешь, чтоб лейтенант совсем уж был неправ. На пустой желудок все эти заграничные напитки могут сыграть с тобой скверную шутку.

— Давайте, — сказал Да Рин, блеснув зубами редчайшей белизны, — только по глотку.

— Сказал тебе, когда кончится подъем, — повторил лейтенант, отвернувшись, и зашагал дальше.

«Да, видать, решительный человек», — подумал опять Да Рин. Он шел след в след за лейтенантом, не отставал от него ни на шаг, шел, куда его вели. Он был полон доверия к офицеру.

«Хороший парень, — подумал лейтенант Андреис. — Я рад, что встретил его». Андреис был доволен тем, как сумел обойтись с солдатом; сначала держал себя властно, потом человечно, однако без излишней фамильярности. Ночью на вершине огромной и незнакомой горы случай свел двух одиноких людей! Может, вместо «случай» лучше сказать «судьба». Судьба послала ему стрелка Да Рина, с приказом в кармане, приказом, который должен быть доставлен в штаб, — и это стало стимулом для неуклонного движения вперед. Впрочем, если вдуматься хорошенько, ради одного этого не стоило тревожить судьбу. Нужно еще что-то. Но что? Непредвиденные приключения? Смелые подвиги? Пока одно лишь ясно: не будь этого солдата, повернул бы он кругом и — марш в долину. Ведь и на самом деле начиналась метель, сухой и плотный снег стлался поземкой, снег цеплялся за каждый выступ, за ветки кустов, за острые края скал, заполнял борозды, ямки на тропе, а новые порывы ветра уносили снежинки, раскидывая их во все стороны. Ветер дул с особым посвистом на одной и той же протяжной ноте, как бы переходившей постепенно во всхлипывание, которое продолжалось, пока ветер, набрав полную силу, не начинал завывать, чтобы потом внезапно стихнуть. Поле зрения ограничивалось несколькими метрами белесого вздрагивающего пространства.

Андреис вдруг обнаружил, что уже некоторое время шагает по ровной, поросшей травой почве. Теперь он вспомнил, что, если на гору смотреть из долины, можно было различить отроги гор, между которыми пролегала довольно глубокая ложбина. Теперь он был уверен, что вышел именно сюда. Здесь растет трава — значит, началась зона альпийских лугов. А всюду, где начинаются альпийские луга, должны быть хижины пастухов. И вот после каждого шага он ждал, не покажется ли огонек в освещенном квадрате окошка, прорубленного в черной стене. Он напрягал зрение в тревожном ожидании того, что хижина вот-вот непременно должна показаться.

Теперь он представил себе, как прибудет в штаб. Старший адъютант доложит генералу (генерал отдыхает в полутемном углу комнаты; в центре, на столе, заваленном картами, горит большая керосиновая лампа, в углу камин, в котором пылают огромные поленья).

— Господин генерал, прибыл новый офицер, — Весь белый от снега, не сняв даже ранца с плеч, он вытянется перед генералом.

— Лейтенант Андреис Пьетро прибыл.

— Подойди-ка сюда, — скажет генерал, приподнявшись на локтях. — Ну-ка, покажись. Только сейчас прибыл? Молодец! Поздравляю. Вот люди, в которых нуждается родина.

Для начала это превосходно. А в день, когда штаб дивизии получит приказ о представлении лейтенанта к серебряной медали — ведь он главный участник смелой вылазки, — генерал скажет:

— Андреис? Не тот ли это молодой человек, который прибыл сюда ночью, в метель, когда у всех перехватывало дыхание? Ручаюсь, что это он. — И тогда генерал не колеблясь подпишет приказ о награждении.

А что если дома, как говорил стрелок, окажутся пустыми? Можно ли ему верить? Чем выше они подымались, тем больше Андреис убеждался в том, что стрелок наврал: просто подумал, что надвигается ночь, испугался, вернулся назад. А домов он и не видел. В том, что его оруженосец не слишком храбр, сомнений быть не может. Но к тому же он и не слишком умен. Иначе бы он не поверил, когда я сказал о грозе. Какая там гроза! Это взрывчатка. Взрывали склады с боеприпасами, мост или бог знает еще что. Вероятно, фронт в каком-то месте прорван. По ту сторону долины бесспорно прорван. А что, если и здесь, в горах?.. Вспомнив о большой колонне раненых, которых эвакуировали в таких чудовищных условиях, он подумал, что это, пожалуй, вполне возможно и-даже наверняка так: фронт прорван и на этом участке, а штаб вынужден был переместиться в тыл. Но к черту штаб! Теперь главное найти четыре стены и крышу, под которой можно провести ночь. Помимо всего прочего, на нем ответственность за этого стрелка, которого он заставил идти за собой. На первый взгляд, солдат как будто упрямый, все на своем хотел настоять. А теперь идет за ним, как ягненок. Альпийские стрелки — все они такие: стоит прибыть новому офицеру, и они тотчас же решают, что это сукин сын. Если им во всем идти наперекор или, напротив, показать, что уступаешь, — твоя песенка спета; сколько с ними потом ни прослужишь, невзлюбят тебя и будут враждебны. Но если найдешь к ним с первой минуты нужный подход, они к тебе привяжутся и станут так преданы, что готовы будут жизнь за тебя отдать. Из непокорного Да Рина вышел бы, например, прекрасный вестовой. Вот это мысль! Почему бы не взять его к себе в вестовые? Теперь Андреис уже раскаивался в том, что не передал свой ранец кандидату в вестовые.