Джованни Пирелли - Энтузиаст

А что если дома, как говорил стрелок, окажутся пустыми? Можно ли ему верить? Чем выше они подымались, тем больше Андреис убеждался в том, что стрелок наврал: просто подумал, что надвигается ночь, испугался, вернулся назад. А домов он и не видел. В том, что его оруженосец не слишком храбр, сомнений быть не может. Но к тому же он и не слишком умен. Иначе бы он не поверил, когда я сказал о грозе. Какая там гроза! Это взрывчатка. Взрывали склады с боеприпасами, мост или бог знает еще что. Вероятно, фронт в каком-то месте прорван. По ту сторону долины бесспорно прорван. А что, если и здесь, в горах?.. Вспомнив о большой колонне раненых, которых эвакуировали в таких чудовищных условиях, он подумал, что это, пожалуй, вполне возможно и-даже наверняка так: фронт прорван и на этом участке, а штаб вынужден был переместиться в тыл. Но к черту штаб! Теперь главное найти четыре стены и крышу, под которой можно провести ночь. Помимо всего прочего, на нем ответственность за этого стрелка, которого он заставил идти за собой. На первый взгляд, солдат как будто упрямый, все на своем хотел настоять. А теперь идет за ним, как ягненок. Альпийские стрелки — все они такие: стоит прибыть новому офицеру, и они тотчас же решают, что это сукин сын. Если им во всем идти наперекор или, напротив, показать, что уступаешь, — твоя песенка спета; сколько с ними потом ни прослужишь, невзлюбят тебя и будут враждебны. Но если найдешь к ним с первой минуты нужный подход, они к тебе привяжутся и станут так преданы, что готовы будут жизнь за тебя отдать. Из непокорного Да Рина вышел бы, например, прекрасный вестовой. Вот это мысль! Почему бы не взять его к себе в вестовые? Теперь Андреис уже раскаивался в том, что не передал свой ранец кандидату в вестовые.

Он вспомнил китайскую историю, вычитанную когда-то в иллюстрированном журнале. Крестьянин шел в город и нес совсем маленький сундучок, и, чем дальше он шел, тем тяжелей становилась его поклажа, когда же показался город, сундук стал таким тяжелым, что крестьянин свалился под тяжестью своей ноши. Так и ранец. Больше всего досаждали ремни, они натирали плечи, надо. было придерживать их, вместо того чтобы спрятать руки в карманы, несмотря на плотные перчатки из деревенской шерсти, которые дала мать, руки все же мерзли. Однако он решил не прибегать к чужой помощи. Что ж, если стрелок снова предложит понести ранец, он не откажется. А нет, так он стиснув зубы сам донесет его до места. Дышать становилось все трудней, появилась острая боль в селезенке, но он не замедлял шаг и не позволял себе ни малейшей передышки. Нельзя проявлять признаков слабости! Солдаты только и ждут, чтоб офицер начал сдавать. Это их месть сыновьям богатых, которые были вскормлены бифштексами и расхаживали с книжками под мышкой, вместо того чтобы ковырять землю мотыгой. Плечи ныли все сильней, становилось тяжело дышать, боль в селезенке делалась невыносимой, но штаба все еще не было видно,

Снег ложился на землю плотными белыми полосами. Снегу было немного, и не скажешь, чтоб он очень уж досаждал. Лишь кое-где намело побольше, и в тех местах снег заполнял небольшие ямки, рытвины, — когда в них проваливалась нога, тело теряло равновесие, на это уходили лишние силы. Но хуже было другое — пройдя по такой белой пелене, приходилось затем тратить кучу времени, чтобы снова отыскать тропу, и это, конечно, было самым неприятным: нарушалась равномерность ходьбы, дыхание становилось прерывистым, возрастало чувство неуверенности, и новые тревоги добавлялись к прежним. А метель все не стихала, бешеные порывы ветра с силой обрушивались на шагавших в гору людей, обдавая их вихрем холодных и плотных снежинок.

Лейтенант Андреис понимал, что силы его иссякают, и обратился к стрелку.

— Тони, — сказал он, — ты помнишь, как далеко отстояли те дома от

места, где кончался подъем? — Чтоб Тони его услышал, приходилось кричать, вплотную подойдя к солдату. Оба они дышали тяжело, их дыхание сливалось воедино.

— Какие дома? — спросил Да Рин.

— Как? Ты еще спрашиваешь, какие дома? Значит, ты соврал, ты даже не дошел до домов!;

— Нет, я дошел. Но то были совсем другие дома, гораздо ниже, налево, за развилкой.

— За развилкой?

— Да, за развилкой, внизу, где кончался крутой подъем.

— Где кончался крутой подъем? Идиот, почему ж ты мне не сказал?

— Я? Вы — все знали… сами…

— Дурак, ну какой же ты дурак! Вот теперь мы на самом деле попали в скверную переделку!

— А разве вы не из штаба дивизии?

Лейтенант и стрелок глядели теперь друг на друга удивленно и со взаимной неприязнью, которая усиливалась оттого, что до этой минуты каждый из них питал к другому доверие. Оба они понимали, что очутились в ловушке. Единственная разница между ними была в том, что лейтенант во всем обвинял солдата, который оказался таким дураком, что промолчал, когда видел, что они пошли по неправильному пути, а солдат обвинял лишь самого себя за то, что имел глупость довериться упрямому и самонадеянному офицерику.

— Живо! — закричал лейтенант. — Нужно вернуться к развилке. Иди вперед, да только смотри в оба!

Солдат не двигался с места.

— Чего ты ждешь?! — накинулся на него лейтенант. — Чтоб мы подохли, замерзнув на этой проклятой горе?

— А коньяк? — сказал солдат. — Вы сказали, когда кончится подъем…

— Ты думаешь, настало время заниматься глупостями? — прокричал лейтенант в предельном отчаянии. — Если не поторопишься, я пойду один. Эй! — добавил он, увидев, что солдат решил повернуть обратно. — Что, я все время должен ранец таскать?

Солдат, бормоча под нос ругательства, вскинул ранец себе- на спину. Теперь оба они стали врагами. Теперь они презирали и ненавидели друг друга. И все же каждый из них чувствовал, что с этой минуты его собственная судьба связана с судьбой другого.

Они возвращались назад. Тропу теперь уже основательно замело. Они шли тревожно. Их гнал страх, гнала метель, завывавшая за спиной. Метель и страх слились в- их сознании воедино. Так бывает, когда непогода застает человека высоко в горах. Пока упорно шагаешь вперед, пока идешь навстречу трудностям, тебе кажется, что ты вступил в единоборство с непогодой, что ты ее одолеваешь. Но стоит уступить, стоит зашагать по дороге, ведущей к безопасному укрытию, — и ты чувствуешь, что непогода преследует тебя по пятам, злые силы природы набрасываются на тебя, стремясь уничтожить и отомстить за поражение. Теперь им обоим казалось, что за несколько минут, прошедших с тех пор, как они зашагали обратно, все вокруг внезапно изменилось к худшему: видимость стала еще ограниченней, метель усилилась, а сама местность стала как будто таить в себе еще большие опасности. Каждый из спутников считал свое положение более трудным, чем положение другого, и злился: солдат считал, что ему хуже, потому что он должен показывать дорогу, лейтенант — что хуже ему, ведь он шел позади и за спиной у него никого не было, значит, опасность больше грозила ему. Андреису казалось, что на спине, где был ранец, мундир и рубаха разорваны и ветер хлещет его теперь по голому телу. К холоду и усталости теперь присоединилось какое-то странное недомогание, смесь тошноты и сонливости. Что будет, если у него пропадет голос, и солдат не сможет его услышать?.. Боязнь потерять голос— этот кошмар часто преследовал его еще в детстве: вдруг ты в страшной опасности, хочешь позвать на помощь, а голоса нет. А этот дурень шагает, словно он тут один: ни разу не обернется. Он эгоист и бунтарь. А я хотел было взять его вестовым! Все хвастал, что знает горы, а сам идет скверно, шаг короткий, неравномерный, то почти бежит, то ползет, как черепаха. И в конце концов идем мы медленно, слишком медленно. Лейтенант потерял терпение.

— Эй! — крикнул он. — Можешь идти побыстрей?

Да Рин даже не повернул головы, чтобы ответить. Только руками

развел. Если у лейтенанта столько сил, то почему он не выходит вперед, чтобы показывать дорогу? Почему не берет обратно свой ранец?

Шли долго, но им казалось, что они топчутся все на том же месте. Все так же ограничена видимость, перед глазами все та же серая вздрагивающая пелена и бесконечная заснеженная пустыня, все тот же надрывный, злой, леденящий душу вой ветра. Теперь они ждали спуска с плоскогорья, где их застигла метель, с тем же нетерпением, с которым, подымаясь, рассчитывали на появление домов. После каждого шага они надеялись, что вот-вот покажется долина. Может быть, в какой-нибудь просвет удастся увидеть реку, освещенное окно, костер. Неужели они, миновав развилку, поднялись так высоко?

Снег теперь сплошной пеленой покрыл и тропу, и следы, которые они оставили на белом покрове при подъеме. Развилку можно было обнаружить только совсем случайно. Легче снова выбраться на горную тропу, которая чуть пониже перерезала склон горы по диагонали. Шагал ли солдат по прямой или петлял, как показалось лейтенанту?