Мартти Ларни - Современная финская новелла
Осень была ясная, солнечная. Облитые ярким медным светом стояли в Хиеталахти у причала пароходы; пламенели клены. Скупое тепло уходящего лета прозрачным легким покрывалом окутывало спящих на траве пьянчуг. Отец девочки, Исмо, целыми днями валяется с граблями между двух могильных плит, раздумывает о своей горькой участи. Глаза слипаются, но спать нельзя. Где-то под высокими деревьями сторожит, стрекочет дятлом тетка, наблюдающая за работой. Спать, смертельно хочется спать. Реют в просветах между деревьев облака, терпко пахнут на могилах цветы в узких вазочках. Заслышав голоса и шаги, Исмо садится на корточки, принимается скрести граблями могилы. Всякий раз одни и те же — Ольги Марии Кейхо и Сакари Хоффрена, их покой уже никто, кроме него, не нарушит. Дорожки усыпаны листьями, Исмо сгребает их рассеянно, в полусне. Становится все холоднее.
Вечером домой идти неохота. Детское белье развешано повсюду, — в душевой, на сиденьях и спинках стульев, — тридцать один квадратный метр до отказа заполнен ребенком, его потребностями, а для Исмо, кажется, и места нет. Лейла трет в дымящейся паром пластмассовой ванночке марлевые подгузники, попутно отпуская ехидные замечания. Орет вечно голодный ребенок. С кормлением нелады, да и откуда молоку взяться: отчаянная мамаша купила детскую коляску и теперь сидит на одной картошке.
И вот в такое время, в конце октября, нежданное приглашение. Зазвонил, может в последний раз перед отключением, телефон, Исмо лениво подошел, чтобы ответить, и вдруг приосанился, застыл неподвижно.
— Большое спасибо! Ну конечно. Спасибо! Да, да, — твердил он в трубку, — очень признательны.
Из кухни высунулась Лейла, уставилась на него.
— Званый ужин, пригласили на лосятину. Закуска и выпивка! — возбужденно выпалил Исмо и от избытка чувств двинул в воздухе кулаком.
Лейла отказывалась верить. Неужели ей хоть что-нибудь может достаться даром? А тем более лосятина. Отец ее, человек с заостренными, как у белки, волосатыми ушами и упорством мелкого предпринимателя, с годами выколотил из нее все пустые надежды.
— Лосятина? С чего это?
Исмо начал объяснять, что у него есть двоюродные братья — Эркки, Тапани и Венецианский Валлу..
— Что еще за Венецианский Валлу?
— Его так называют, потому что мыс, на котором он живет, постепенно опускается и угрожает со временем совсем уйти под воду. Мужик он деревенский, вдовый, частенько со своими односельчанами ходит на лося. Это он привез лосятину, здоровенный кусок; и дед приехал с ним на той же машине. Вся затея как раз дедова — старику захотелось проведать в Хельсинки внуков. Как, мол, они там живут-поживают.
Лейла горько усмехнулась при этих словах. А Исмо стал пространно расписывать успехи Эркки и Тапани. Тапани — владелец фирмы по торговле недвижимостью, на пустяки не разменивается — миллионами ворочает. А Эркки — вице-судья; тоже ведь из простых, а какую карьеру сделал, и бог знает как далеко еще пойдет. Вот уж кто всюду сумеет сорвать куш! Он заполняет налоговые декларации разным предпринимателям, а те ему каждый раз в подарок — оборудование для кухни или еще что-нибудь; господи помилуй, чего только у него нет, одних катеров сколько…
— Тебе-то что? Завидно? — ввернула Лейла. — Значит, это он нас приглашает?
Исмо кивнул. Подумать только — жаркое из лося, лосятина! Неужели Лейла и вправду никогда не пробовала? Нежное мясо, удивительно нежное, — никак не мог успокоиться Исмо.
К вечеру он, однако, притих. Мысленно проклинал свою болтливость. И зачем сказал? Пошел бы один, втихомолку. А теперь невенчанную жену и безымянное дитя придется представлять родне, тут нужна изворотливость. И потом, это все равно что признать себя отцом ребенка, а ведь еще неизвестно, его ли это девочка. Поди разберись в этой женщине, если она ничего не требует, не плачет, а вроде как наблюдает со стороны: собирается он становиться отцом ее ребенка или нет? Может, Исмо просто нужен ей как козел отпущения, как узаконенный кормилец, а истинного виновника давно и след простыл?
— С ребенком туда неудобно, — проворчал Исмо. — Как ты его там будешь кормить, при посторонних?
— Так и буду, как все. Не могу же я титьки дома оставить, — сказала Лейла, ложась на кровать.
Теперь уж никуда не денешься. Или взять да пойти одному? Но это будет означать полный разрыв, а он все же не хотел терять Лейлу. Жила в нем какая-то смутная надежда, что придут лучшие времена, и будет что-то вроде счастья, и наступит мгновение, когда Лейла, такая жизнерадостная и угрюмая, мягкая и угловатая одновременно, разорвет наконец оболочку замкнутости и раскроет свою странную душу, которую пока так упорно скрывает.
…Лейла хлопотала между кухней и душевой. В парадной юбке, расставленной в швах, с завитыми волосами, она была бы очень хороша, если бы не ее вечные ехидные речи.
— Будут спрашивать имя, так зовут ее Тююне, — сказала Лейла.
— Тююне? Старушечье какое-то имя…
— Ну уж!
— Старушечье, точно.
— Выходит, так. Ты же у нас образованный, студент… — съязвила Лейла.
Насмехается над его прерванной учебой. И как не надоест, ведь знает прекрасно, что для учебы нужны деньги…
Когда Лейла проходила близко, в нос ударил резкий запах — видно, оттирала скипидаром пятно на юбке. Ровными треугольниками она сложила подгузники, надела на девочку жесткое кружевное платье, причесала. В окне, в узкой полоске между домов, покачивался нос парохода. Ветер гнал стада туч. Начинался дождь.
На лестнице встретилась соседка со своим подслеповатым псом. Соседка остановилась и впервые заговорила с ними:
— Можете туда не ходить, — сказала она, — его уже увезли.
— Кого это? — удивился Исмо.
— Этого мальчика.
— Какого мальчика?
— Который с балкона кинулся.
Пес натянул поводок, они двинулись дальше. Громыхнула на всю лестницу дверь. Лейла вдруг побледнела.
— Бедный парень, бедный парень, — повторяла она.
— Кто это? Разве ты его знаешь?
— Да, представь себе, знаю, — ответила Лейла. — Все-таки достукались. Пьянство, драки, — ну что это за семья? Ад кромешный, а не семья!
Пожав плечами, Исмо стал спускать вниз коляску. Следом, закусив губы, шла Лейла. Видно, изо всех сил старалась не расплакаться. Вот и опять ничего толком не рассказала, не объяснила…
Они первый раз везли ребенка на трамвае. Намаялись. На улице — проливной дождь, в вагоне битком. Исмо готов был уже отступиться, но Лейла все же умудрилась протиснуться в двери и каким-то своим особым способом расчистила место среди мокрых спин. У Исмо сводило желудок, казалось, не хватает воздуха — он весь день почти ничего не ел. Но как подумал об ужине, как представил себе нежную, ароматную лосятину — повеселел и неожиданно для самого себя вдруг ущипнул в толпе Лейлу.
— Нас ждет жаркое, — шепнул он.
В ответ Лейла улыбнулась удивительно доброй улыбкой, сказала:
— Вот бы с собой немножко взять…
Они ехали сперва на трамвае, потом на автобусе, долго плутали под дождем и наконец в тупике на берегу моря нашли дом Эркки. Из решетчатых чугунных ворот выскочил мальчишка в полном индейском снаряжении. Пластмассовое копье ткнулось Лейле в юбку.
— Четвертый убитый! Четвертый убитый! — заорал мальчишка и убежал.
Лейла недоверчиво огляделась. Дом стоял на пологом склоне, у самого берега, крыльцо освещали желтые декоративные фонари. Живая изгородь огибала двор и небольшой сад, там кое-где еще виднелись яркие листья и прихваченные ночными заморозками сморщенные яблоки.
— Классное местечко, верно? — сказал Исмо.
Лейла не ответила. Она видела себя в этом дворе: вот она катает детскую коляску или сидит на качелях в тихом свете солнца. Между деревьев она бы натянула веревки, повесила белье, все лето ходила бы босая, а дочка бегала бы свободно по траве. И каждое мгновение рядом открывалось бы такое близкое море, темное, всепонимающее, уносило с собой частицу безмерной людской скорби.
Исмо встал посреди двора и принялся разглядывать автомашины.
— Вот эта — машина Валлу, — показал он на «пикап». — А эта, ты только посмотри, какая громадина, — целый корабль!
— Цвет дурацкий, — сказала Лейла.
Исмо сердила ее язвительность. Ничего-то ей не нравится. Найдется ли в мире что-нибудь такое, о чем бы Лейла сказала: «хорошо» или «чудесно». Она бранит все, кроме разве ребенка, — ребенок для нее гораздо важнее Исмо и принадлежит ей одной.
Дверь открыла Анн-Лис. От красоты ее веяло холодом; золотой треугольник броши скреплял завязанный бантом ворот платья. Поздоровалась за руку с Лейлой, заглянула в коляску, вежливо улыбнулась.
— Какая маленькая! Подумать только, какая крошка! — говорила она, протягивая гостям вешалки для пальто. Попросила, если не трудно, снять обувь.
