Карен Бликсен - Современная датская новелла
Совсем бы неплохо, черт возьми, наняться дегустатором дынь или бананов… А что же наяву? — постоянный страх и полная неопределенность.
Мечты мечтами, а я отправляюсь в бюро по делам безработных. Вхожу, в кармане шиш, зато как тут светло, как весело… Вот вам пособие, свет и радость.
Только всмотритесь в эти опустошенные нищетой лица. Большинство сидит молча, лишь немногие с независимым видом что-то выкрикивают. Они явно навеселе.
Вот молодая женщина, она еще чисто и прилично одета, с ней сынишка, который с шумом носится по залу, и мы улыбаемся ему предостерегающей улыбкой, от которой мать смущенно опускает глаза в свое вязанье и шикает на мальчика. Мы стараемся не смотреть друг на друга.
А вон девушка, ее бьет озноб. Она болтает с молодым парнем, который очень старается казаться мужественным. Они вспоминают общего друга, отравившегося таблетками, его нашли в его собственном магазине одежды.
— У него больше не было сил бороться, — говорит парень. — В последнее время он никого не хотел видеть, от всех прятался. И в конце концов не выдержал. А вообще друг был что надо.
Спрятав лицо в ладони, девушка тихонько плачет, парень обнимает ее, и, прижавшись к его плечу, она перестает плакать, а мы, мы смотрим на них предостерегающе.
Старик вцепился в единственную лежавшую в зале газету и читает ее по третьему разу.
Здесь царит безнадежность, ею отмечены и улыбки, и усталость, и молчание, и наше бесконечное гнетущее ожидание.
Вот человек, который непрестанно выкрикивает бессвязные слова, он пьян, ему никто не отвечает.
— На каких только машинах я не ездил, были у меня и тракторы, и грузовики, и краны, всю жизнь ишачил, черт возьми, и вот угораздило, свалился с крана. В результате — тройной перелом ноги, боль зверская. Несколько месяцев ковылял в гипсе. Наконец его сняли, но боль-то осталась, таскаюсь по врачам, ничего не находят, просто не знаю, что делать, боль дьявольская, деньги по больничному кончились, приплелся вот сюда…
Вышел сотрудник бюро, назвал фамилию.
— Теперь уж скоро моя очередь подойдет. Торчишь тут целыми днями из-за нескольких жалких крон, — не унимался водитель.
Сотрудник не удостоил его даже взглядом. Я сидел, уткнувшись в брошюрку с новым законом о выдаче пособий. Гладкие фразы, сочиненные имущими для неимущих, читать тошно, но я почему-то читаю.
И та пожилая женщина, она тоже читает и читает эти законы о пособиях. Ох, как тяжко ждать.
Мужчина в летах что-то бессвязно втолковывает молодому:
— Что люди… грубые свиньи… особенно вы, молодые. Вы орете… деретесь, пинаете ногами… Ну и что ж, что она была пьяна… Ее били ногами в лицо, в грудь… а потом вы убежали с ее деньгами… моя жена… так больна… лежит дома…
Молодой качает головой и не отвечает.
Пожилая пара, у жены растерянный, усталый вид, он тихонько уговаривает ее:
— Ты имеешь полное право, только не бойся, спокойно все расскажи, и не плачь, главное — спокойствие, все будет хорошо. Ну хочешь, я пойду с тобой.
Но его уговоры не действуют.
Вот и моя очередь, очутившись в кабинете, я подхожу к молодой женщине. Рассказываю о своих бедах: нечем платить за квартиру, за свет… Я страшно нервничаю и путаюсь, но она сама любезность и спокойствие, находит мою карточку.
— Я вижу, вы уже обращались к нам два года назад. Посмотрим, чем можно помочь вам теперь, но вам придется подождать. У нас столько работы. Мы и неблагополучными детьми занимаемся, решаем вопрос о родительских правах, и протоколы бесконечных заседаний тоже на нас, нагрузка огромная. Вот ваша карточка, теперь вы можете ехать на Гульбергсгаде, может, они вам что-нибудь и предложат, но скорее всего у них сейчас ничего нет. Подождите еще немного.
Я вышел и стал ждать, в очереди появился еще один человек, он разговаривал с водителем крана. Оказалось, он тоже работал на кране, целых десять лет, в компании «Бурмейстер и Вайн», теперь оттуда многих увольняют.
— Почти каждый день я проезжаю на велосипеде мимо их завода и старенького крана на пристани. Смотрю, как он медленно поднимает готовый двигатель, несет, потом опускает на судно, и переживаю за него, как за человека. Я так гордился тем, что работаю на этой верфи, сколько раз я рассматривал снимки собранных тут двигателей и всегда думал о людях, о том, что они ощущают, запуская мощный двигатель. Наверно, страх и радость одновременно.
Хорошо ли все отлажено?
Выдержит ли двигатель далекое плаванье?
А как приятно, когда поршни работают бесперебойно.
Сколько двигателей тут собрано, сколько судов ведут они по океанам!
А огромные доки вдоль гавани! Помню грохот клепальных молотков, его было слышно почти по всему городу, и суда, пламенеющие суриком в солнечных лучах. Помню, как готовые суда покидают доки и предстают перед вами во всем своем величии.
Да, судов я повидал немало, считай, с детства при них, особенно запомнился огромный красавец китобой, построенный вскоре после войны для Норвегии. Никогда не видел такого огромного судна. Помню, чтобы хорошенько его разглядеть, я отъехал на своем велосипеде к набережной Лангелиние, потом проехался вдоль всего колоссального корпуса. Глядя, как он выходит в море, я был страшно горд, что такой корабль построили мы, датчане.
На верфи работает много моих родственников, и сам я там работал, и мои приятели тоже там работают, верфь еще жива, хотя многое изменилось. Сколько людей уволили, рухнули все их планы и надежды. Все делается с чисто датской невозмутимостью, руководство, изобразив на лице некоторую озабоченность, изрекает: «Мы уже все пороги обили в фолькетинге», «Мы уже говорили с министром о дотации», «Против прогресса не пойдешь».
Нужно, чтобы эти чудо-корабли были рентабельными, принесли акционерам прибыль, вот и весь их прогресс. Ради всеобщего спокойствия в акционерное общество принимается профсоюзный лидер, сотрудничает, так сказать, с акционерами и заводской администрацией, а надо, чтобы всем распоряжались профсоюзы, и нашей верфью, и всей промышленностью, и фолькетингом.
«Бурмейстер и Вайн» получает недурную прибыль, в убытке лишь уволенные (они же потребители), очутившиеся на улице, а они с этим мирятся. Как и большинство датских рабочих, они неизменно сохраняют спокойствие. Ну разыграется у кого-то язва, выпьет кто-то лишнего, кто-то свихнется от этого всеобщего спокойствия, подумаешь, зато акционеры с их любезными улыбками, как всегда, в выигрыше. Видимо, прогресс и состоит в этом всеобщем спокойствии ради выгоды владельцев и лидеров и всех, у кого твердое положение, ради прибыли и унижения людей. Вот она, милая датская невозмутимость.
Я все думаю о своих родных, которые без сил приходят с верфи домой, о судах, над которыми мы столько корпели все вместе, и об утреннем и вечернем небе над верфью, которое видели сотни раз, и о постепенно смолкающем шуме клепальных молотков — обо всей тяжелой, нудной, грязной работе, без которой ни одно судно не выйдет в море…
Мальчик уснул рядом с матерью, пожилые супруги больше не разговаривают, старик, у которого избили жену, что-то бормочет, уставившись в пол. Мы ждем, ждем, ждем.
Выходит служащий, снова называют мою фамилию, я получаю недельное пособие — триста пять крон и деньги на квартплату; плата за электричество подождет еще недельку. Очутившись на улице, я чувствую в душе полную умиротворенность. Вот так оно и выглядит, это ничем не объяснимое постоянное унижение, и никто не знает, что же нам делать, получается, что на людей, уже попавших в беду, бед обрушивается все больше.
Я подумал о Хансе, кораблестроителе. Заранее предупредив, его выставили на улицу с остальными шестью сотнями рабочих, уже полтора года он безработный. Поначалу он радовался свободе, наконец-то можно почитать, уделить больше времени детям, дел уйма, все было сносно, пока его жена тоже не осталась без работы. Целые дни вдвоем в крохотной квартире, они начали буквально изводить друг друга. Он стал выпивать, находиться дома вместе с женой было выше его сил.
Через четыре месяца они разъехались, он снял квартирку в Вестербро, почти сразу у него и начались нелады с желудком, обострился радикулит, теперь он мечется между старым и новым домом. Готов вернуться к жене, да она не хочет, из практических соображений. Как только он вернется, ей урежут пособие по безработице.
Пока еще ему удается относиться к своим бедам с чувством юмора, но нервы у него на пределе, это я понял сразу, хотя бы по его рассказу:
— Да, черт возьми, сдал я здорово, ослаб ужасно. То желудок болит, то сердце ноет, то меня несет, то запор, тут по телевизору один врач рекомендовал витамин Е — теперь я его принимаю, якобы помогает при расстройствах вегетативной нервной системы, купил целый пузырек. А еще выступал по радио врач, говорил, будто масло полезней маргарина. Раньше считали наоборот, теперь опять масло ем. Наткнулся на рекламу тонизирующих пилюль — купил целый пакет. Потом опять реклама: какой-то пыльцы и сильнодействующего укрепляющего снадобья — вмиг на ноги поставит. В состав этого укрепляющего входит какое-то чудодейственное вещество, один ученый всю жизнь убил на то, чтобы получить его, старался для людей.
