Карен Бликсен - Современная датская новелла
Знаю: никогда больше не быть мне с тобой, никогда. Ты соединишь свою жизнь с новым другом, этим учителем датского языка, надо же так случиться — наконец-то у тебя будет муж, способный грамотно писать на нашем датском наречии. Рад был познакомиться с ним, что ж, все при нем: жадный рот, неизбывная плотская радость (до чего омерзительно прикосновение его рук), дом и дача, антикварные ценности в доме, машина, яхта. Вещи при нем, и деньги, и обывательская аккуратность… А как восхвалял он наш капиталистический строй! Но ты, когда я уходил, шепнула мне, что влюблена в него, хоть и все не так просто, оттого что жена его ждет ребенка.
С кем же из вас двоих он останется, когда родится ребенок?
Или, может, ты сама надеешься перебраться к нему?
Что ж, может, он даст тебе тепло, будет верным, надежным мужем.
Лицом и статью он похож на меня и, должно быть, неглуп, раз вы с ним толкуете о Платоне, Сократе и всем таком прочем. Рад был познакомиться с ним.
А Тине он нравится?
Мне стыдно, что я такой, какой есть, и так беден.
И так далее и тому подобное… Только не вороти нос от меня.
Воскресенье.
Хочу написать тебе, а слов нет как нет.
Спасибо, что навестила меня, спасибо, что позволила мне обнять тебя за плечи, лицом прижаться к твоему лицу.
Слова твои — будто удар ножом в сердце. Чужой, сказала ты, будто для тебя я чужой. Так скоро! Что же я могу тебе написать?
Было время, мы вдвоем глядели на деревья, было время, вдвоем катались в траве, возились в кровати вместе с нашей Тиной — а сколько было у нас общих слов…
Чужой, сказала ты… Непостижимо.
Как велика была моя нежность к тебе, когда ты стояла здесь в моей комнате!
Значит, я просто робкий чужак, который рвется к тебе?
Пугливый и робкий чужак?
Только бы ты вспомнила меня, прежнего. Только бы ты разбила лед отчуждения.
Пятница.
Спасибо, что позволили вас навестить.
Всего лишь несколько слов хочу отослать тебе, всего лишь несколько слов, полных любви.
Все думаю о тебе, о весне, о руках твоих.
Когда я был у тебя, мы сидели друг против друга в углу, и я страстно желал привлечь тебя к себе, ласкать тебя, любить.
Как рад был бы я отыскать хорошие стихи для тебя, с какой радостью прочел бы их вслух, чтобы тепло поэзии хоть ненадолго нас обволокло.
А что же сказал я, что сделал?
Все, что так хотелось сказать, не сказал.
Вижу: между нами — стена, и только в миг расставанья ты слегка приоткрываешь в ней щель, и, лишь покидая тебя, я могу поцеловать тебя в щеку, обнять.
Зачем изгонять нежность, тепло?
Два живых человека, полных сил… Помнишь, как мы стояли лицом к лицу?
Отчего же нет любви между нами?
Отчего нам так трудно вместе?
Эх, дурацкие все вопросы. Ты же любишь другого.
Как хороша ты была. Как сладостно было слушать твои песни, слушать, как ты болтаешь с Тиной, глядеть на ваши забавы.
Сколько всего ей надо знать, скольким новым словам научиться.
Твое имя хочу я твердить, твое имя тебе в ухо шептать. Звать тебя.
Ты — сама жизнь. И во мне жизнь бьет ключом. Милая…
Нет у меня слов. Да от слов все равно нет проку.
Я даже богу молился, чтобы вернуть тебя.
Может, он пошлет к тебе светлоокого ангела, который вступится за меня.
Как-никак я могу похвастаться кое-чем, чего лишен твой учитель датского: тремя великолепными зубами — честными пролетарскими зубами, оскаленными в мрачной усмешке.
Понедельник.
Словно ветер, словно касание ветра.Словно ветра начало,Скупые твои слова на ветру,Словно буря, разлука,Тоска и смерть.Вижу тебя,Для меня ты как ветер,Как ливень и град, как снег и огонь.Скупые твои слова, всего лишь слова — и только,—Как ветер — твои слова.Скажу: люблю тебя, скажу: изнемогИ полон страха.Душа кричит: люблю тебя.Но я смолчу.Гляжу в лицо твое,И что-то шепчут губы.Может, скажу, как ветер:Люблю тебя.
Среда.
Милая, я послал тебе плохие стихи, такие только навевают тоску, а тебе нужна радость. Что же мне делать?
Ты ничего не сказала мне про стихи.
Последнее, что ты мне сказала: «Ты меня не понимаешь».
Мыслимо ли: мы не понимаем друг друга?
Ты сказала: «Одни лишь чувства твои у тебя на уме».
Боль обожгла меня при этих словах, но, милая, твоя правда.
Учитель датского при тебе, при мне — мои чувства.
Может, нам и не дотянуться друг к другу сквозь пелену моих чувств.
Сколько преград выросло между нами. И сколько всего свершилось. Такого, что уже нельзя изменить.
Разве что время на нас работает.
Разве что на нас работает сама жизнь.
Время торопит стрелку моих часов, секунды торопят мое нетерпение. Двор глядит на меня светлыми окнами. Детские голоса бьются о стекла. Позволь же мне все тебе рассказать — как ошалело шарахаюсь от поступка к поступку. Пугливо и робко ступаю я по земле.
Когда-то, милая, ты ждала меня — нынче я тебя жду.
Скоро я промчусь на велосипеде сквозь сумерки — вдохнуть весну, уже разлитую в воздухе, увидеть деревья, людей.
Может, на какой-нибудь улице я увижу тебя.
Не знаю, хочешь ли ты меня видеть; хочешь, так скорей напиши. Мне так нужно видеть тебя, говорить с тобой.
Не напишешь — стало быть, так мне и надо.
День и ночь ты у меня в душе. Ты являешься мне в мечтах. Вся наша жизнь проходит передо мной. Мои ошибки, хмельные выходки, мои отлучки, другие женщины, которых я привечал, обидные мои слова, язвительность и насмешка и мое буйство.
Поверь: я исправлюсь, я облегчу тебе жизнь, только бы снова быть вместе, я так страстно хочу снова всегда быть с тобой.
И такой мучает меня сон: ты переехала в другой дом вдвоем с Тиной, сбежав туда от меня, но позволила мне ненадолго к тебе зайти. Ты ходишь по комнате взад и вперед. Тина глядит на меня и не узнает. А я стою перед вами и столько хочу вам сказать, с губ уже рвется длинная исповедь, долгий отчаянный рассказ про все, что я хочу для вас сделать, про то, как я намерен исправиться, ведь я уже близок к самопознанью, близок к искусству любить тебя так, чтобы ты никогда не ведала страха, — но я не в силах выдавить из себя ни слова.
Как поживаешь, спрашиваю я тебя. Ты рассказываешь, что каждый день ходишь в парк — заниматься. Рассказываешь, что видишься там с учителем датского, он читает твои работы и разбирает их при тебе. Вы спокойно сидите рядом — большая любовь осеняет вас.
Ты глядишь на меня, чужая, далекая. А Тина вообще не глядит на меня.
Стою — судорога свела горло — и порываюсь сказать: как же так, сколько стихов я сложил о тебе и сколько всего было у нас, чего никогда не будет у тебя с другими: музыка, любовь и тепло сердец — ведь это было, было! А сколько всего я никогда не сделаю без тебя… Я же знаю тебя. Правда, я обижал тебя, признаю, но и ты отвечала мне тем же, и в душе я копил на тебя зло — порой готов был тебя убить.
А ныне ты ранишь меня еще больней — может, довольно?
Послушай, милая: все может перемениться.
Послушай, я же умею писать стихи, я искуплю всю мерзость мою и злобу.
Послушай, я умею любить, отринув ненависть.
Ты ничего не дала мне сказать — просто велела уйти.
И обе вы отвернулись, когда я прощался.
Пятница.
Спасибо тебе за письмо. Рад, что ты снова будешь учиться. Поистине, упорство, терпение, сила — все при тебе.
А что, твой учитель датского тоже врывается к тебе ураганом, и целует тебя, и ласкает со страстью, какая тебе и не снилась? Обрушивает на тебя лавину писем, цветов, стихов, ковров и древностей, яблок и дынь? Он, что ли, смотрит за Тиной, когда тебе нужен покой? Он, что ли, метет полы, моет окна, он, что ли, готовит для Тины лимонный сок? Он, что ли, кротко покидает свой дом, когда ты ждешь к себе учителей физики, или богословия, или кого другого из придурков?
Он, что ли, на коленях молит тебя о любви?
Может, вы родились под одним и тем же знаком зодиака? Может, звезды вам ворожат?
А я выбивал себе стипендию. Кидался вправо, влево, снова вправо и снова влево. К любой вере готов был примкнуть — от тоски по тебе. То за Мао цеплялся, то за Христа, то за ангелов, то за собственный велосипед. То Спасителем ощущал себя, то жалкой крысой, рабом, вампиром. Воспарял к небесам и шлепался на землю. Клеветал на кого-то и сплетничал, чревовещал даже, но не расплачивался ни за что. В отчаянии от моей жалкой жизни, я крепко пил и прибавил в весе целых пять килограммов, так что даже земле тяжелей стало меня носить. Я загружал свой желудок колбасами, ветчиной, яйцами и подсолнечным маслом.
Время от времени я пишу стихи — другого писать не умею.
