Мартти Ларни - Современная финская новелла
— Нам и говорить ничего не придется, сами уедут, — сухо ответил председатель.
— Все их речи — одно сплошное дерьмо, — добавил курчавый.
— Чего он несет? Видно, все же выпил, — сказала темноволосая.
— Знаешь, я встретила Энску на улице, ему придется брать в долг под вексель, — обратилась женщина в спортивных брюках к темноволосой соседке. Потом она пояснила Вяйски: — Он вдовец, этот Энска, его жена умерла два года назад, и теперь у него четверо детей и домик, за который он кругом задолжал. Он и отец и мать, пришло время долг платить, а тут эта забастовка.
— Но посторонние ничего этого не знают, им же никто не рассказывает, — повернулась к Вяйски темноволосая. — Даже некоторые домашние хозяйки идут в штрейкбрехеры, потому что ничего не знают про наши дела. Я спросила у одной, неужто голод ее одолел именно теперь, когда мы за кусок хлеба боремся, и пригласила ее поесть на нашу полевую кухню. Она пришла, но говорят, что уже на следующий день ее видели на работе в одном из трюмов. Видно, и впрямь голод да нужда заставили. Сюда набирают много безработных, им тоже врут, сулят большие деньги.
— Нас пытаются сломить, чтобы мы на коленях поползли просить работу, а уж потом хозяева будут решать, кого взять, а кого и нет, — говорил какой-то худощавый мужчина в центре зала. — Ячейки исключают, если мы требуем того же, что и рабочие в других отраслях, то есть старый договор плюс надбивки. В союзе один-единственный человек на нашей стороне, товарищ Корспекки[15], так его грозятся снять с секретарей; суд по трудовым спорам присуждает нам огромные штрафы и так далее. Нет, товарищи, этот вопрос не решить, если браться за за него в шелковых перчатках.
— Корспекки идет, — сказала темноволосая. Через зал прошел довольно высокий мужчина в очках, наклонился к председателю и что-то сказал ему.
— Вот Корсбек говорит, что Унто Лаурикайнен прилетел сюда из Хельсинки самолетом, — объявил председатель. — Мы попытаемся его разыскать, ведь он все же представляет нас в центральном союзе, так что будем надеяться.
Вяйски заметил, что доверенный и ведший машину парень направились к дверям. Вяйски встал и последовал за ними.
— Хотите поехать с нами, ну что ж, — сказал доверенный. В его темных глазах светилась улыбка.
Вяйски сел на заднее сиденье. Они быстро поехали в сторону центра и остановились у высокого нового здания. Из машины как раз выходил невысокий мужчина в толстых темных очках, одетый в серый костюм.
— Это он, — выдохнул доверенный так, будто не верил своим глазам. Он вылез из машины, подошел к Лаурикайнену, они поговорили и вошли вместе в центральную дверь нового здания.
— Может, вас подвезти куда-нибудь? — спросил водитель.
— Куда это они? — обратился к нему Вяйски.
— Совещаться, — ответил парень.
— Тогда… я пройдусь пешком, — сказал Вяйски, поблагодарил и вышел из машины. — А где живут эти штрейкбрехеры? Они ведь, кажется, нездешние, дети хозяев мелких хуторов, так, что ли?
— Не все, есть и студенты, и учителя, и врачи, и даже магистры, — рассказывал парень. — Но все же образованных меньше. Они живут в палатках в кемпинге Кекола.
Вяйски не торопясь направился в сторону порта. На склоне у моря стоял дом прораба Йокинена. Окна были тщательно занавешены. Во дворе лежала большая собака, которая тихо скулила, положив морду на лапы.
Вяйски обогнул порт стороной и дошел до кемпинга. Бо́льшая часть обитателей была на улице. Кто-то брился. В тени деревьев на голой земле спали пять молодых парней, их позы свидетельствовали о крайней усталости. На территории валялся мусор и на всем была почать заброшенности. Он вспомнил, как на собрании кто-то сказал: «Не обойдется без жертв на такой тяжелой работе, тем более с непривычки…» Недалеко от ограды группа парней играла в карты, они разговаривали на хельсинкском диалекте. «Может быть, они как раз из тех, кто приехал сознательно подавлять забастовку», — подумал Вяйски; но, приглядевшись к их лицам, не увидел ничего, кроме растерянности и беспомощности, той самой, что встречаешь в Хельсинки на каждом углу.
Вяйски повернулся и пошел к себе. Дома он завел будильник и лег спать. «Корсбек среди рабочих, как рыба в воде, ему не нужно прятать глаза за темными очками, — подумал он, — от такого, конечно же, хозяева захотят избавиться…» Он спал крепко, проснулся в шесть и сразу же отправился в порт. Начинался новый знойный день.
3Вяйски шел по парку, расположенному на другой стороне мыса. Отсюда порт не был виден. На клумбах полыхали крупные яркие цветы, а в тени деревьев вились тучи комаров. Вяйски тяжело дышал. Ему уже были хорошо знакомы изнуряюще-жаркие дни, тихие вечера и беспокойные ночи этого города, и иногда начинало казаться, что он жил здесь всегда. Он переходил из одного дома в другой, обошел районы частных домов и городские окраины, обедал каждый день на полевой кухне, и люди привыкли к ному и его блокноту, перестали считать чужим, и даже иронически-изучающая улыбка доверенного исчезла, теперь он смотрел на Вяйски так же, как и на всех остальных.
Вечером Вяйски последний раз посетил общее собрание, на котором были приняты условия выхода на работу. Победа была неполной. Вопрос о работе для женщин не удалось решить. Сказали, что часть из них, возможно, получит пенсию по болезни, а остальные пусть ждут помощи от города.
Выйдя из зала, Вяйски в последний раз направился к полевой кухне. Он чувствовал себя усталым и опустошенным. Через окно было видно, как мужчина в сером костюме и в темных очках обменялся несколькими словами с Корсбеком и доверенным и уехал, не оглянувшись; потом Корсбек ушел в контору, а доверенный взобрался на велосипед и поехал в свой светлый домик.
Вяйски огляделся. За столом рыдала немолодая женщина в красном берете, с расширенными венами на ногах. Остальные пытались ее утешить.
Вяйски направился в порт. Тюки с целлюлозой по-прежнему лежали у забора. Завтра придет судно с каменным углем, и начнется разгрузка. Начнется работа, смысл человеческого существования… Он думал о том, какова жизнь большинства людей, и что будет со штрейкбрехерами, куда денут этих молодых костлявых парней с грязно-желтыми длинными волосами и тусклым взглядом. Куда этот город выкинет ненужных ему людей?
Вяйски прошел к берегу парком. И вновь его охватило чувство, что он уже бывал здесь раньше, что ему близка и знакома эта картина: черная вода, заброшенная и поросшая травой плотина, тучи мошкары над водой и вдали, на мосту, гудящие автобусы. Он повернулся и двинулся домой. Он шел не спеша, по дороге купил в киоске лимонаду и горячей колбасы. В квартире он поглядел на себя в зеркало: он похудел и был плохо выбрит. Перекусив, он прошел в гостиную, где хранились его записи. Страницы памфлета он давно уже сунул за книжную полку.
В прихожей на полу лежала «Хельсингин Саномат»[16], он поднял ее и прочитал небольшую заметку о забастовке. В ней упоминались только хельсинкские профсоюзные деятели, хотя репортер, молодой блондин, и приезжал на место событий.
— Все это дерьмо, все несправедливо, — устало произнес Вяйски и отложил газету. За эти недели он составил себе совсем другое представление о событиях. «Но ведь никто этого не напечатает», — подумал он. Потом ему пришло в голову, что было бы хорошо, если бы Роза была все это время здесь с ним и фотографировала бы. Он соскучился по ней.
«Что, если пустить жильцов в две комнаты, а самому жить в одной комнате и на кухне, — подумал он. — Надо завтра же позвонить Розе и начать тут уборку».
Он устал, как устает человек после очень тяжелой работы, усталость чувствовалась во всем теле. Он распахнул окна. «Когда-нибудь этот зной должен кончиться», — подумал он. Этой ночью он заснул на высоком матрасе, который подтащил к самому пианино.
Юхани Пелтонен
Мартовский туман
Перевод с финского А. Вершик
Если в свое время говорили про село Уклеево, то вспоминали старика дьячка, который на поминках у фабриканта Костюкова съел всю икру; про Корсо же можно рассказать следующее: когда в окрестностях железнодорожной станции не слышно паровозных гудков, пьяных криков или сирены «скорой помощи», то уж непременно по какому-нибудь поводу горланит мужской хор, землечерпалки рвут кабель, предвещая многодневное молчание телефонов, в магазине по сниженным ценам продаются гнилые апельсины, и попы забавы ради оглушительно трезвонят в дребезжащие колокола. Всюду суета, нервозность, чувство разобщенности.
Человек по фамилии Пиенпелто смотрит на черные яблони и сливовые деревья, раскинувшие ветви в густом мартовском тумане. Эта большая береза — его ровесница — простояла здесь целую вечность; она уже наполовину высохла, но каждый год в потемневшем скворечнике селится пара скворцов. На придорожных кленах резвятся две белки. В вышине летает мокрая ворона с прутиком в клюве.
