Мартти Ларни - Современная финская новелла
— Вы надежный мужчина, — проговорила госпожа певучим голосом, — не оставляйте меня сейчас одну.
И прежде чем начальник станции опомнился, он оказался в объятиях госпожи, в ее мягких сильных руках.
«Ради бога, нет, — он подумал, будто в тумане, ощутив, как его собственные руки обвиваются вокруг талии хозяйки, — нет, господи, что же я делаю!» — но он не мог остановиться, он был уже не в состоянии контролировать себя и только понял, что снял правую руку с талии госпожи, приподнял голову хозяйки за подбородок, прижался губами к ее губам. Они стояли так какое-то время, показавшееся вечностью, пока он не отпустил руку, отстранился, отступил на шаг, смущенно попросил прощения за свою дерзость. Но госпожа потянулась к нему, он снова отступил, она последовала за ним, шаг за шагом, и это было как танец, какое-то подобие медленного менуэта, и ему опять пришли на память слова сестры про его манеру танцевать, и ему безумно захотелось широко развести руки, плавно описать круг перед госпожой, потом опуститься на колени и, придерживая ее пальцы в своей руке, смотреть, как она проплывает перед ним в танце.
Когда начальник станции добрался до двери, он прижался к косяку спиной и госпожа прильнула к нему. Они стояли как изваяние, как две слившиеся воедино фигуры, высокий мужчина и маленькая женщина, мужчина вытянул шею, взгляд его устремлен на улицу, на ветви деревьев, проступающие в туманном воздухе, кудрявая головка женщины прижалась к плечу мужчины.
«Господи, помоги! — думал начальник станции. — Мне не уйти отсюда, эта женщина околдовала меня».
В дверях раздался стук.
Госпожа отпрянула от начальника станции, испуганно отскочила к письменному столу, оперлась о стол, взглянула на дверь.
— Открыть? — спросил начальник станции. Ситуация была весьма щекотливой, в комнате полумрак, очертания лица едва различимы.
— Не надо, пусть. — Госпожа произнесла это низким голосом, и прежде чем начальник станции успел обернуться, дверь отворилась без позволения хозяйки, и два рослых человека в шляпах с полями вбежали в комнату.
— Говорят, что хозяйка ресторана вовсе не больна. Говорят, что врач, которого госпожа называла своим «придворным доктором», — Бергман, ты ведь его знаешь, — определил ее в частную больницу. — Сестра сидела напротив начальника станции за обеденным столом, был чудесный весенний день, окно открыто, легкая белая занавеска колыхалась на ветру. — «Придворный портной», «придворный парикмахер», «придворный поставщик»! Я всегда считала, что эта женщина страдает манией величия. — Сестра подала начальнику станции миску с картошкой, начальник станции взял миску, поставил перед собой на стол.
— Возьми картошки, — сестра посмотрела на брата. — Говорят, что в коридоре больницы сидит полицейский, прямо у дверей ее палаты. Врач заходит к ней два раза в день, а еще говорят, что госпожа пытается подкупить медсестер, чтобы те передавали письма ее высокопоставленным друзьям.
Начальник станции задел миску с картошкой, она упала на пол и разбилась.
Сестра вскочила с места, обогнула стол, подобрала черепки, достала из шкафа новую тарелку. — Если тебе еда не по душе, совсем не следует швырять ее.
Начальник станции сидел, уставившись в пустую тарелку, он никак не реагировал ни на речи сестры, ни на падение миски.
— Но ведь склад был забит запрещенными товарами. И все это на твоей станции!
— Ничего запрещенного там не было. — Начальник станции посмотрел на сестру. — Можешь слушать и пересказывать любые сплетни, меня это не волнует; на всех других складах могло храниться все что угодно, мне это неизвестно, но то товары, что хранились в подвалах вокзала, были куплены по лицензии.
— И после всего ты ее защищаешь! — Сестра серьезно посмотрела на начальника станции.
— Я не защищаю ее, я не оправдываю преступление, но я хочу быть справедливым. Если от лицензионных товаров оставался избыток, если полагалось получить новую лицензию и если излишки, то есть товары сверх нормы, завозили на склад и законно покупали новые товары, то, на мой взгляд, здесь нет никакого преступления. Это было дальновидностью. А те, кто выдавал лицензии, да и система подсчетов — как можно было уследить за колебаниями потребления на таком месте? Если товар кончался, было где брать. Разве лучше стоять за пустыми прилавками, как делают на многих станциях?
— Как бы там ни было, я не стану с тобой спорить. Но учти, назревает ужасный скандал. Говорят, что Ловенталь в конце концов ее выдал, они разругались, и он ей отомстил, направил на нее сыщиков. И этот sofööri все-таки был любовником госпожи, теперь я могу это сказать, я знаю точно. И тот плюгавый офицеришка, забулдыга, как ты говоришь, приложил к этому руку. Нагрузив полные лодки, они вывезли на остров товар, взятый у госпожи, сначала обокрали, а потом выдали ее. Ужасная компания. А там в поместье, на берегу, — ты уже начинаешь догадываться, что за товар хранился за стенкой, на которую ты, сидя на террасе, так любил опираться?
— Знаю. Там лежали мешки зеленого кофе. Его завезли туда еще до войны, а значит, это преступный товар. И мы с тобой оба, и ты, и я, вместе с другими, пили этот кофе. — Начальник станции отставил стул, поднялся, подошел к окну, тонкая занавеска ласково коснулась его лица.
— Говорят, что с каждым доносом и предательством все новые склады запрещенного товара выплывали на свет, а госпожа становилась все ужаснее. Она изменилась настолько, что теперь ее трудно узнать. Она кричала, ругалась мерзкими словами. Ты представляешь, она заговорила гадким языком, обвиняла полицейских, выполнявших свой долг, в жесткости и грубости, обзывала их… Я уж не помню точно как…
— И это, по-твоему, достойно того, чтобы держать в памяти? — Начальник станции обернулся, вышел из столовой, в зале лист пальмы задел его по лицу, он отвел его рукой в сторону, прошел к себе в комнату, затворил дверь, твердым шагом приблизился к платяному шкафу, открыл дверцу, на внутренней стороне которой было зеркало. Он внимательно посмотрел в зеркало на себя, на свое лицо, увидел и то, что можно было угадать. Морщины в уголках глаз, воспаленные нижние веки, синеватые мешки под глазами, глубокие морщины пролегли к основанию носа, потом от носа к уголкам рта, и еще ниже, где они смыкались с морщинами на шее. Они спускались все ниже, ниже, словно земля притягивала его к себе, а ему было пятьдесят четыре года.
Но он не мог обмануться, он помнил взгляд госпожи, госпожа «хотела его». «И это такая же правда, как то, что я стою на этом месте», — говорил про себя начальник станции. Он выпрямился во весь рост и теперь увидел себя как бы глазами женщины: морщины сохранялись, но лоб был высокий, густые волосы на висках чуть подернуты серебром, ухоженные, приглаженные усы, красивая стрижка, не слишком длинная, но в самый раз, и начальник станции с благодарностью подумал о парикмахере, который его стриг. Он приподнял подбородок, осанка была хорошая, корпус прекрасный, в целом, несмотря на досадные детали, картина была недурна.
Начальник станции притворил дверь шкафа, остановился посреди комнаты: темная коричневая тишина окутала его, и душу залила тоска. Он подсел к письменному столу, обхватил голову руками, долго просидел в такой позе, встал, подошел к секретеру, поднял крышку, достал из дальнего ящичка бутылку — это был еще тот самый, рождественский коньяк — взял рюмку дымчатого, с синевой стекла, неспеша налил полную рюмку, медленно подошел к письменному столу — в одной руке рюмка, в другой бутылка — и сел. Поставил бутылку перед собой на стол, поднял рюмку в оранжевых лучах заката, подержал ее так некоторое время, опустил пониже, чтобы запах доходил до ноздрей.
И он подумал об избушке, которую госпожа построила специально для него и для сестры совсем рядом со своим домиком, рукой подать. «Полустанок», — так госпожа в шутку называла избушку. «Полустанок», в тени черного ольховника, на прибрежном лугу, средь камышей, по комнате им обоим, запах свежего дерева, песнь черного дрозда, плеск волн о тростниковый каменистый берег. У госпожи баня, ветви больших деревьев склоняются над террасой, деревенский дом со псом необходимым недалеко за лесочком, и на берегу благодатный покой. Там они парились в бане, купались, на террасе пили кофе. Чего только служанка не приносила из дому — и пироги, и закуски. Они рыбачили и на спиннинг и на удочку, на мелком месте у берега ловили крупных лещей, коптили и вялили рыбу, обернув в бумагу, ели ее руками, горячую, душистую, а рядом стояла бутылка белого вина во льду.
И у начальника станции стало привычкой оставаться одному и сидеть на террасе, в свете вечернего солнца, с бокалом золотисто-коричневого вина, аромат которого сливался с запахом спелого полного лета. Госпожа сидела напротив, они разговаривали, смеялись, а ее смех был как мелодичная музыка. Потом госпожа приносила из своей комнаты гитару, перебирала струны и под ее звучные аккорды пела старые, романтические песенки. Начальник станции помнил те вечера, они были как подарок — такой щедрый, исполненный сладкой грусти. Красная луна над гладью озера, на воде — рябь, поднятая слабым береговым ветерком, чье мягкое прикосновение ласкало загорелую кожу.
