Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
— Глазки вытаращит, вся сосредоточится и семенит на цыпочках. Умора!
Было хорошо, весело. Завязывался разговор о детях. Еще бы чуть-чуть, и можно было бы заговорить о справке, но тут вдруг опять черт принес Андреева. Андреев был в мешковатом новом костюме, выпивший.
— Прости, что так поздно, — запинаясь, оправдывался он. — Встретил знаешь кого — Вовку Бракоренко! А? Вовка затянул меня к себе… У него два пацана, такие же рыжие и в очках. Представляешь?.. Оставлял ночевать, но я же знаю, что ты обиделся бы, если бы я остался у него… Велел тебе низко кланяться…
Игорь провел Андреева в комнату.
— Приветик, приветик, — говорил всем Андреев знакомясь.
Зина настойчиво ловила взгляд Игоря.
— Это мой земляк. Мы с ним учились в университете, — извиняющимся тоном пояснил он ей вполголоса. — Не выставлять же…
Прежний разговор оборвался. Андреев сел на стул, улыбался всем, хватал Бориса за рукав пиджака и говорил:
— Знаете, мать, родив меня, подарила мне не четыре стены дома, а весь мир. А я еще вот не видел ни разу джунглей, в океане никогда не купался, у Немруд-Дага не был… Мне жутко, если я умру и ничего этого не узнаю… Зато я видел бескрайние Васюганские болота, был на красноярских столбах, плавал по Телецкому озеру… Вы знаете, как Рерих любил Алтай?! А Хемингуэй…
Он оборачивался к окаменевшей Зине и бормотал, по-пьяному непоследовательно, невнятно:
— Представляете: амфибия вдруг глохнет посреди болота и начинает медленно засасываться… Было один раз так… А медведя, главное, первому надо напугать: постараться рявкнуть сильнее его… Когда я вышел из кустов, а он ягоду ест, я как!.. Зина, вы на меня не обижаетесь?
— Нет, нет, — сухо говорила Зина. Если бы не присутствие Бориса, она бы, наверное, избила Игоря за такого земляка.
Потом Андреев стал откровенно зевать. Борис сразу же засобирался домой.
— Сидите еще, сидите, — испуганно уговаривала его Зина. — Мы сейчас включим магнитофон, устроим танцы.
— Что вы, что вы, — отмахивался Борис. — Человек хочет спать… Славный парень…
Он прощался со всеми дома, но Игорь с Зиной вызвались его проводить. Андреев тоже увязывался с ними.
— Мы все пойдем, подышим, промнемся перед сном, — бормотал он и улыбался.
— Игорь, — зло шептала Зина. — Удержи его. Он же не даст поговорить!
Но Андреев, несмотря ни на какие увещевания, все равно пошел. Зина дорогой, плюнув на всякие глупые приличия и предрассудки, завела речь о беременности, о справке, но Борис сразу ничего не понял, стал переспрашивать, уточнять, в разговор встрял Андреев, все запутал, затемнил.
«Ну вот и все… Ну вот и все… Тарарахнулась квартира… все…» — со странным спокойствием, словно душа одеревенела, думал Игорь и молчал до самой автобусной остановки и обратно…
VIII
Зина всю ночь проплакала. Она не жаловалась ни на что, не сетовала, не выговаривала, а молча уткнулась в подушку, тихонько шмыгала носом, и плечи ее подрагивали от сдерживаемых рыданий. Игорь тоже не спал. Он беспрестанно ворочался, подушка его была жаркая, влажная, неприятная. Ему хотелось вдруг сдернуть с Зины одеяло, чем-то ошарашить ее, обозвать, оборвать.
«Я не сказочный принц! — хотелось крикнуть ему. — И не Емеля-дурачок, чтобы по щучьему велению… и квартира, и все!»
Ее слезы унижали его. Зина явно чувствовала себя несчастной с ним, жалкой, в убогой обстановке. А где-то, наверное, были парни, которые бы смогли сделать для нее все, что бы она ни пожелала. Эти парни рисовались Игорю противно-гладкими породистыми самцами, самоуверенными, уравновешенными. Он ненавидел их, завидовал им, и слезы бессильной ярости наворачивались у него на глазах.
«Я ли не стараюсь, не лезу из кожи вон, чтобы у нас все было хорошо, спокойно, не хуже, чем у других людей? А?! Я ли не стараюсь!»
Ему начинало казаться, что, может быть, он недостаточно активен, что у него, может быть, нет нужной жизненной хватки. В прошлом году, например, как-то безо всяких хлопот Наталья Львовна смогла достать румынский гарнитур. А он ходил в какие-то длинные очереди, отмечался у красноглазого, вечно небритого старика, ждал, переживал.
«А люди — раз-два, и баста!»
Почему-то он был убежден, что у всех завтра будут разные бесспорные справки, тысячи документов, чуть ли не свидетели.
«Гады, — думал он, сцепив зубы. — Гады!»
Он забылся лишь под утро коротким кошмарным сном. Ему снилось, что он, царапаясь, ползет-протискивается в какой-то трубе. Труба была бесконечная, черная, тесная. Он выбивался из сил, ужас охватывал его, тело онемело, хотелось распрямиться, разбросать руки, ноги, но труба сдавливала его. Он, кажется, дико заорал и проснулся от собственного голоса. Сердце бешено колотилось, на лбу выступил пот, ломило суставы.
«Господи, еще не хватало заболеть!»
Он встал, прошел на кухню, напился холодной воды, снова лег. На раскладушке зашевелился, поднял голову Андреев.
— Игорь, Игорь, — скрипучим полушепотом позвал он. — Что, тебе уже пора на работу?
— Нет. Спи давай, — тихо ответил Игорь, стараясь не раздражаться, не нервничать. Ему нужно было хоть немножко поспать, сбросить с себя усталость, разбитость.
«А то сегодня у всех будут квартирные справки, а у меня — больничный», — с горькой, замысловатой иронией подумал он, укутываясь в одеяло.
Но уснуть больше не удалось. Андреев стал со звяканьем ворочаться на раскладушке, кашлять, потом достал папиросы, чиркнул спичкой, закурил и заходил по комнате, натыкаясь на вещи, цепляясь за углы.
— Фу, черт! — неизменно шипел он, наткнувшись на что-нибудь.
У Игоря разболелась голова, Зина поднялась тоже невыспавшаяся, с темными кругами под глазами. Завтракали в зловещем молчании. Андреев, вероятно, все понимал, а может, просто ушел в себя. Он сидел ссутулившийся, задумчивый. Какой-нибудь пустяковенький разговорчик, затеянный им, мог бы стать для него роковым: Игорь выставил бы его за порог и еще, может быть, спустил бы с лестницы…
На работе тоже все были взвинченны. Владимир Иванович с самого утра разругался с Катюшенькой, сорокалетней старой девой, работавшей секретарем-делопроизводителем. Она печатала ему какую-то бумагу, что-то перепутала, переврала. Он отшвырнул бумагу и сказал:
— Ты пошарь на лбу — есть глаза или нет?
Катюшенька оскорбилась.
— Ты сам пошарь!
Владимира Ивановича это взорвало.
— Ты мне, пожалуйста, не тычь! Поучись вначале с мое! А то два года скотско-приходского…
У Катюшеньки иногда срывалось «ты» по отношению и к Игорю, и к Наталье Львовне, но пока это сходило ей с рук. Во всяком случае, до сего дня никто не одергивал ее. А тут разгорелась целая баталия. Петр Евдокимович похохатывал.
