Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
— Вы что, милочка-красавица, шутите со мной? Зачем нам, спецтрансу, педагоги, а тем более филологи? А?
Потом он вдруг фыркнул от смеха:
— Как, как ваша фамилия? Болтоносов?
— Да, Болтоносов, — ответил Игорь, обозленный смехом, и чуть было опрометчиво не вырвал диплом из его рук.
— Болтоносов! — воскликнул восхищенный Петр Евдокимович. — Ха-ха-ха. Болтоносов, я возьму вас к себе в отдел! Ха-ха-ха. Теперь у меня будут, едрена-матрена, все про морду: Болтоносов, Щербатый, Белоглазова, Двугубка и Щекин, то есть я сам. Ха-ха-ха. Болтоносов! А?
Он сунул Игорю диплом в руки, закатываясь от смеха:
— Иди, иди в кадры. Оформляйся.
— Как оформляйся? — не веря свершившемуся чуду, переспросил дрожащим голосом-Игорь. — А оформят?
— Иди, иди. Оформят, — хохоча, подталкивал его Петр Евдокимович. А тон у него был такой, что вполне можно было подумать: «Иди, иди, мол, парень. Сейчас тебя так оформят, что не возрадуешься!»
— Что вы забавляетесь?! — возмущенно крикнул Игорь. — Не нужен я — так и скажите. А то нашли потеху!
Он резко повернулся и хотел было уйти, но Петр Евдокимович поймал его за рукав:
— Ну чего ты в бутылку лезешь? Ха-ха-ха. Говорю, иди оформляйся — значит, оформляйся. Есть место нормировщика. Бумагу-то небось линовать умеешь?
И, уже устроившись и начав работать, Игорь долго еще побаивался, что над ним шутят, разыгрывают его…
— Так был все-таки случай с девушкой или нет? — упрямо повторил он, чувствуя, как к горлу подкатывает теплый комочек. Почему-то еще с детства у Игоря осталось предубеждение: если в день рождения все будет хорошо, значит, и весь новый год будет хорошим. И в день рождения на редкость ревниво следил за отношением к себе. Он порой иронизировал над этим, но, тем не менее, как-то подсознательно держал себя начеку: кто и что сказал и как сказал, как улыбнулся, посмотрел.
«Меня нисколечко не уважают», — думал он.
Петр Евдокимович загадочно хмыкнул:
— Был, был случай. Хм-хм.
Это хмыкание вывело Владимира Ивановича из себя. Он снова загорячился, засуетился, раскраснелся.
— Да вы не имеете права не верить!.. Даже радио, говорят… Вот! Человек, можно сказать, на волоске от смерти был, а вы кощунствуете, как…
— Все, все, все, — миролюбиво замахал рукой начальник. — Было. Я пошутил.
Владимир Иванович сразу обмяк, замолчал, для чего-то суетливо стал перекладывать свои бумаги, комкая на губах довольную улыбку. Игорь, успокоенный, тоже заулыбался.
— А я уж думал, что вы меня за нос водите, — виноватым тоном сказал он и полез в стол за папками.
II
Он извлек из стола кучу нарядов с участков и положил перед собой. Потом раскрыл журнал номер один и стал аккуратно выписывать туда из нарядов сдельщину.
В отделе было тихо, уютно, Петр Евдокимович, как обычно, ушел в кадры узнать футбольную сводку, а все остальные сидели, каждый занятый своим делом. У окна Наталья Львовна неумело и самоотверженно постукивала на машинке — она где-то достала, всего на один день, запорожское послание султану и теперь перепечатывала его для товарищей, хотя и изрядно мучилась с ним: печатает, печатает, а потом вдруг вспыхнет вся, до ушей, и отвернется к стенке.
— Владимир Иванович, — чуть ли не со слезами, полушепотом, умоляет она, — ради бога, отпечатайте одно тут слово… Ну и запорожцы, ну и бесстыдники!..
С нее, наверное, сорок потов сошло за какой-то час.
Игорь слушал перестук, вдыхал тонкий аромат духов, и ему почему-то рисовалось, что он на даче, на веранде. В саду кругом цветы. У него гости, и он каждого спрашивает:
— Что будете пить? Коньяк? Сухое? Водку?..
Так было почти всегда, когда он заполнял журналы. Ему лезли в голову всякие сбыточные и несбыточные мечты. То он представлял, как приезжает в гости к матери и поражает ее соседок каждый день новыми костюмами. Мало того, утром он появлялся в одном, в обед в другом, вечером — в третьем наряде.
— Здравствуйте, Евдокия Васильевна, — обязательно по имени-отчеству будет говорить он тете Дусе…
А то вспомнилось прошлое: студенчество, общежитие университета, ротастый редкозубый Андреев, с которым они были земляками. Андреев был безалаберный, неудачливый. Он учился на геологоразведочном.
Где теперь ты по свету скитаешься,
С молотком, с рюкзаком за спиной?..—
широко открывая рот, часто пел под гитару Андреев. И волосы у него всегда были всклокоченные, с непокорными вихрами… Игорю стало жалко его, затерянного где-то сейчас, одинокого наверняка, — девчонки не любили Андреева.
«И ни кола у него, и ни двора…»
Колонки цифр получались ровные, красивые. Игорь любил чистоту и порядок. Однажды он в одной строке машинально перепутал графы «зарплата» и «количество фактически отработанных дней», а потом, стирая все, сделал в странице дырку, намазал, разозлился, швырнул журнал в стол.
«Черт знает что!» — мысленно рычал он неизвестно на кого.
И когда на другой день снова сунулся за папками, то, казалось бы, бездумно достал другой журнал, по повременщикам, но тут же уличил себя, что вышло это не просто так, а оттого, что не хотел видеть мазню. И настроение снова испортилось. То же самое повторилось и на третий день, и на четвертый, пока, наконец, Игорь, взвинченный до предела, не заставил себя переписать весь журнал заново, хотя на это пришлось потратить почти неделю.
— «Ну и что? — с вызовом спрашивал он себя. — Ведь время же было? Чем-то же надо было заниматься»…
У него осталась с детства немножко смешная манера: как-то оправдать нежелательное дело, изобразить его совсем пустячным и неизбежным. И оправдывал он подчас хитроумно, с явными натяжками.
«Это ничего, — намеренно бодро рассуждал он утрами перед гимнастикой. — Помахал руками, попрыгал — зато все вирусы будут, как мячики, отскакивать…»
Разлинованные странички кончились. Игорь достал из стола линейку, карандаш и стал расчерчивать журнал дальше. По-прежнему перестукивала Наталья Львовна, по-прежнему было тихо, пахло духами. И в голове снова закрутились-завихрились картины, воспоминания. Вспомнился вдруг Борька Гордиенко, однокашник, которого загнала судьба учительствовать куда-то за тридевять земель, в какую-то Осиновку.
«…Почту нам сбрасывают с самолета. Иногда неделями из-за бурана самолеты не прилетают. Как ждешь их, господи!.. А печку я до сих пор не научился растапливать. Дрова осиновые, сырые. Тлеют — да и только. Но зато потом так весело трещат они…»
По письму трудно было понять, как оценивает Борька свое настоящее, но воображение Игоря рисовало какой-то дикий край, настынувшую
