Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
— Я! — сказала Галя. — Потому что неправильно…
Вначале хотели выгнать ее из школы, потом поставили тройку по поведению, досталось и Тасе за то, что она защищала ее на педсовете…
«Господи, что же еще она натворила?..»
Конец урока пролетел почти незаметно. Тася отпустила учеников, быстро собрала Галин портфель и поспешила к Кузьминичне. Когда она входила в кабинет, из него вдруг опрометью выскочила Галя.
— Галя! — окрикнула Тася, но Галя пробежала мимо, даже не обернувшись.
В кабинете, кроме Кузьминичны, сидела Савенкова, еще, наверное, с утра неприбранная, в засаленном халате и растоптанных полуботинках на босу ногу. Кузьминична курила.
— Вон послушайте про своих ученичков, — сказала она, грузно кивнув на Савенкову. Тася вперила в Савенкову глаза.
Та сухо сглотнула, по-гусиному вытягивая жилистую шею, обтерла губы, затараторила:
— Да вот я рассказываю… пошла вечером за водой и смотрю… двое за углом… Подкралась — целуются… — Она жадно перехватила воздуха, улыбнулась. Какая-то липучка противно растянулась у нее между губ. — Вот… и кто бы, вы думали, целуется? — Тарасова!.. Мать ходит дохлая, небось сто абортов, хотя мужика нет…
— И это все? — перебила ее Тася.
— Как все? Да вы понимаете, что сегодня поцелуйчики, а завтра… понимаете?
Савенкова недоуменно округлила глаза, посмотрела на Кузьминичну. Кузьминична хриповато рассмеялась.
— Чего вы ей объясняете, как ребенку, — сказала она, закашлялась, раздавила папиросу о пепельницу. Потом жестко добавила:
— Вот, Таисья Егоровна, первые плоды вашего поведения, пример ваш.
В какой-то миг Тасе безумно захотелось схватить их обеих за волосы и бить, бить, бить головами о черный громоздкий шкаф. Но вдруг она вспомнила о Гале.
«Где она?!»
Страшная догадка пронзила ее. Она выскочила на крыльцо: Галя действительно бежала к речке и была уже далеко от школы.
— Галя! Галя!
Но Галя не слышала ее, не оборачивалась. Тогда она бросилась за ней следом. Бежать было тяжело. Она придерживала живот руками, задыхалась, один раз упала. В животе что-то оборвалось, но боли не было.
«Ничего, ничего. Все пройдет», — подумала она. То ли от страха за Галю, то ли от усталости пот лил прямо ручьем. И сердце билось прямо в горле.
«Ничего, ничего. Все пройдет…»
С откоса Тася еще видела, как Галя лихорадочно загребала воду руками, пытаясь, по-видимому, спастись, выплыть. Потом она скрылась. Кашемировое платьице дважды мелькнуло в омуте. Тася прыгнула. Ее сразу закрутило, потянуло вниз. Всплывая, она вроде бы ухватилась за платье, но оно выскользнуло из рук. Она снова нырнула, поймала его. Маленькая ручка судорожно цеплялась за ее руку.
«Где-то здесь кончается омут…»
Она толкнула Галю кверху. Пальцы разжались. Сил уже больше не было. Ее снова потянуло ко дну. Она взмахнула руками, но в этот момент ее развернуло, и она ударилась головой о камень…
XIV
Ее тело выловили, наверное, через час. Его почему-то сразу не положили на землю, а долго носились с ним на руках, неизвестно зачем отыскивая доску. Потом нашли какое-то выгоревшее добела полубревно, опустили труп на него и начали откачивать. Откачивали два мужика, грязные, прямо с работы.
— Платье-то, платье-то расстегните, — возмущалась какая-то баба.
— И лифчик…
Мужики мялись, тупили глаза. Их оттолкнула бабка Федориха, разорвала на Тасе одежду.
— Качайте, — заорала она на мужиков.
Все было беспорядочно, неумело. Зачем-то стали прогонять ребятишек. И все пробовали откачать. Тасина голова сползала с бревна и глухо постукивала. Голову поднимали, укладывали снова. Сбежался весь поселок, шумели, шевелились.
— А я слышу, девчушка, Тарасихина дочка, дуром орет на берегу… Беда, думаю…
— Спасала, видать, учителку…
— Инженер тот, слышь, будто б сказал, что не мой, мол, ребенок будет, потому и…
Кто-то уже давно убежал за фельдшером, но фельдшера все еще не было. Откачивать перестали. Бабка Федориха вдруг тонко заголосила, запричитала, воздев к небу костистые руки. Несколько человек зарыдало…
— Врачи… их когда надо… помощники смерти…
— Запил, небось…
Сквозь толпу молча протолкалась Кузьминична и, не глядя ни на кого, подошла к трупу. Тася лежала словно живая, словно она сейчас вернулась из бани и уснула. Только бледно-розовый шрам на скуле безобразил ее спокойное лицо. К шраму прилипли волосы. Кузьминична нагнулась, поправила их.
— Вот наложила руки…
— А я слышу, дуром орет…
— Ей-ей… господи!..
— Живота, вишь, застеснялась…
Кузьминична вдруг, словно от удара, распрямилась, обвела толпу страшными, в белых ободках, глазами. Все смолкло враз.
— Кто сказал, что она живота застеснялась? Кто?!
Чье-то рыдание испуганно оборвалось на всхлипе.
Кузьминична шагнула, и перед ней попятились.
— Кто это сказал? — повторила она, но уже мягче, тише. — Эх вы, люди — нелюди…
Крупная слеза поползла у нее по правой щеке.
— Плачет! — жутким шепотом прошептал кто-то…
А недалеко, за толпой уже погромыхивала телега.
Это ехал, наверное, фельдшер. Одно колесо телеги было несмазанное и оно скрипело, пронзительно, до мурашек…
А жить-то надо…
I
Когда Игорь вернулся из командировки, сотрудники встретили его необычайно сдержанно. Кое-кто даже не поздоровался. Но он нисколько не удивился. Так уж было принято: в дни рождений первые десять-пятнадцать минут после звонка на именинника старательно не обращали внимания. В отделе стояла напряженная тишина. Игорь с сосредоточенным видом рылся в своих бумагах, шарил по карманам, извлекая оттуда билеты, всякие квитанции, гремел ящиками стола, посапывал.
Потом Наталья Львовна полушепотом скомандовала:
— Встать, товарищи.
Все, кроме Игоря, с шумом поднялись. Он с деланным недоумением поозирался кругом и виновато улыбнулся: Наталья Львовна шла прямо к нему, держа в руке коробку, повязанную голубой ленточкой.
— Дорогой Игорь Васильевич, — сказала она, слегка присев в грациозном реверансе, — мы просим принять этот наш скромный подарок и поздравления.
Все заулыбались и зааплодировали. Игорь развязал ленточку, открыл коробку и обрадованно вспыхнул: в коробке лежала белоснежная рубашка с ярлычком «размер воротника 39». Ярлык был самодельный, красиво заполненный рукой Натальи Львовны — в вензелях, яркий.
— Спасибо, большое спасибо, — растроганно забормотал Игорь, неуклюже раскланиваясь налево и направо…
Именно такую рубашку хотелось получить ему от сотрудников к своему дню рождения. Когда-то, еще давно, они условились, чтобы не попадать впросак, запрашивать именинника о подарке, а то Наталье Львовне, по забывчивости, два года подряд дарили чугунное литье. И оба раза — горных козлов.
— М-да, набралось теперь у меня этих козлов… Заповедник! — вымученно улыбаясь, говорила она, и видно было, что подарок ее совсем не радует.
— А ведь я целый месяц трындила о несессере. Такой изящный, в ювелирном. Думала, догадаетесь.
Все тогда чувствовали себя неловко, виноватыми, словно они умышленно своим бестактным поступком испортили человеку праздничное настроение. Лишь Владимир Иванович обиделся.
— Мотался, мотался, искал этот подарок, даже полчаса своих,
