Вихрь - Йожеф Дарваш
Арпад вспомнил сейчас и о письме матери, которое он получил вчера. Она давно не писала ему, и на сей раз прислала письмо на трех листах, исписанных крупными продолговатыми буквами. Когда Арпад читал это письмо, ему казалось, что мать здесь, рядом. Он слышал ее голос.
«Сынок, тебе нужно приехать домой. Побыть немного… Есть ли у тебя деньги? Если нет, напиши мне — пришлю, а пока посылаю тебе пятьдесят форинтов (лишь бы не пронюхали почтальоны)».
Арпаду хотелось, конечно, побывать дома, хотелось увидеть мать, Анну.
Этот Хоман умеет рассказывать интересные вещи. Младший сержант внимательно слушает его и даже трясет Таши за плечо: мол, послушай, о каких чудесах говорит Хоман, такого и от Мати Лудаша не услышишь.
«Хороший парень наш сержант, — думает Арпад. — Симпатичный. Эти маленькие усики придают его лицу задорное выражение. Посмотришь на него, и невольно улыбнешься, зато уж если он нахмурится, то и у тебя захватит дыхание. Прошлый раз он здорово рассердился, по всему его виду заметно было». Были они на стрельбище, отрабатывали упражнение «Стрельба по появляющейся цели». Первым отстрелялся Тратнер, которому сержант и поручил отмечать попадания. А он начал хитрить. Уж больно ему хотелось, чтобы его собственный результат был лучше всех.
Неудобные эти топчаны, но Арпад Таши даже не обращал внимания на боль в пояснице от долгого лежания на боку. Он слышал равномерное дыхание спящих товарищей, тихие смешки разговаривавших, и это наполняло его спокойствием.
Когда пришло время снова идти на пост, на улице уже смеркалось.
Арпад настолько хорошо знал путь на пост, что мог бы дойти до него с закрытыми глазами. Когда часовой окликнул его, Арпад невольно улыбнулся.
— Ну что ж, пост принял. Можешь идти спать.
Повесив автомат на грудь, Арпад прошел вдоль забора по хорошо утоптанной тропинке и невольно подумал о том, сколько же солдат стояло вот на этом самом посту за двадцать лет.
2
Последнее письмо от отца пришло из Галиции.
Когда я подрос и стал ходить в школу, мне в руки попала географическая карта, на которой я пытался найти это место, но Галицию, кажется, к тому времени переименовали, и я ее не нашел. Письмо было коротким. Отец писал, что он жив-здоров, но их все время перебрасывают с одного места на другое, поэтому посылок присылать не надо. А в конце письма вместо города, откуда он нам писал, стояло: «Галиция».
Мама по нескольку раз в день доставала это письмо и перечитывала его снова и снова, словно только что получила его. Читала строчки: «Я жив-здоров…» — и успокаивалась.
Потом, когда нам уже стало известно о том, что отца нет в живых, я подолгу рассматривал это письмо. Как мы обрадовались, когда получили его! А может быть, отец как раз и погиб в тот момент, когда мы чувствовали себя счастливыми.
Интересно, как это произошло? Может, отец тоже стоял в карауле?
Когда я первый раз очутился на посту, меня охватило такое чувство, будто отовсюду за мной кто-то следит: мне казалось, что глаза есть и у каждого дерева, и у каждого камня, и у каждого куста, а каждая ветка казалась мне заряженным стволом оружия, направленным прямо на меня.
И меня обуял страх.
Я знаю, отец, что тебе тоже знаком страх. А о чем ты думал в последний момент?
Я тогда смотрел на село, на мерцающие в долине огоньки, а когда что-нибудь шумело, вздрагивал; руки мои дрожали. Я пытался думать о том, что делается за каждым окном, в котором горит свет. Воображения у меня хватало. Мне казалось, что я вижу, как жители села собираются спать, а один железнодорожник, напротив, собирается на работу, на ночное дежурство. Жена его и дети уже в постели, и, чтобы не разбудить их, он прощается с женой только взглядом и выходит, ступая на цыпочки, чтобы половицы не скрипели.
Потом я увидел маму.
Она как раз что-то гладила. Днем все дела да дела, а до утюга и очередь не дошла. Твои рубашки, отец, стали теперь моими, и совсем не потому, что я не мог купить себе новых. Просто когда мама увидела меня в твоей рубашке, она словно помолодела, и с тех пор я стал их носить. Она их подсинит, подкрахмалит, и они прямо как новые.
Часов в одиннадцать вечера она покончила с глажкой, но, прежде чем лечь спать, достала и еще раз прочла мое письмо, которое я написал ей в начале недели. Потом она завела будильник, не старый дребезжащий, а новый, который мы купили, когда я стал работать.
Видел я и дядюшку Карчи. Правда, ты его, отец, не знаешь. Это мой мастер, каменщик, но он такой замечательный человек, что с ним советуются даже инженеры.
А минуты идут и идут. Поговорил я мысленно с этими людьми и почувствовал, что уже ничего не боюсь.
Когда ты стоял в карауле, отец, тебя мог выдать любой лишний звук, любой шаг, потому что ты был окружен врагами. А вокруг меня здесь только друзья. И все-таки служба есть служба.
На часах девять часов десять минут.
По долине, громко отдуваясь, промчался скорый поезд, направляющийся в Будапешт.
«Еще пять раз…» — решил Арпад. Он ходил от одного конца поста до другого. На это уходило ровно десять минут. И теперь, по его расчетам, ему нужно было пройти это расстояние пять раз до смены поста. Около дуба, к которому была подведена связь сигнализации, он на миг остановился. Если нажать пальцем на кнопку сигнализации, в караульном помещении сразу же будет объявлена тревога.
Младший сержант сейчас, видимо, читает. Вот бы удивился! Тратнер, заслышав звонок, ни секунды не колеблясь, крикнет: «Караул, тревога! В ружье!» — и станет деловито, словно полководец на поле боя, отдавать дальнейшие распоряжения. Ребята, конечно, будут недовольны, за исключением Даради, который всегда первым поднимается по тревоге.
Арпад улыбнулся своим мыслям и, подняв голову, прислушался. Ему показалось, что он слышит звуки шагов.
«Проверка постов!» — мелькнула мысль, и он тут же спрятался за дерево, решив пошутить с проверяющими. Однако, сколько он ни вертел головой и ни прислушивался, никто не шел. Кругом было тихо. «Мышь, наверное, пробежала или что-нибудь такое…»
