Вихрь - Йожеф Дарваш
— Я убью тебя, убью! — выкрикнула девушка и, выпрямившись, оглядела комнату, ища что-нибудь тяжелое.
— Ты останешься здесь! — не переставал орать Элек.
Ольга уже хрипела.
В этот момент взгляд девушки остановился на металлической сигаретнице, лежавшей на столе. Она быстро схватила ее и ударила ею брата в висок.
Элек на миг замер, его длинные пальцы разжались, и он с глухим стуком упал на ковер.
Девушка замерла, глядя на то, что она сделала, и понимала, что иначе она поступить не могла.
Шандор Бекеш
НАВОДНЕНИЕ
1
Что бы со мной ни случилось, мама всегда плакала. Раньше я сердился на нее за это, мне не нравилась ее чрезмерная чувствительность, но шло время, и я стал больше понимать ее. Плакала она и тогда, когда меня отдавали в ученики. Слезы навернулись ей на глаза, когда я принес ей мою первую в жизни получку. И конечно, сейчас она тоже плачет…
Вчера утром почтальон принес мне повестку. Я как раз стоял у колодца.
— Ну, Арпи, вот ты и стал взрослым: и тебя забирают в армию. Рад, наверное, а?
Наш почтальон — человек пожилой, ему уже за шестьдесят. Вдруг мне пришло в голову, что в свое время, наверное, он же приносил повестку и моему отцу. Мне хотелось спросить об этом маму, но она так разрыдалась и спрашивать ее об этом сейчас не имело смысла.
Отец погиб в сорок четвертом году.
Я не помню его лица. Но стоит мне только закрыть глаза, как мне кажется, что я чувствую теплоту его рук. Вспоминаю нашу последнюю встречу. Он тогда был уже солдатом, и его отпустили домой на несколько часов, чтобы повидать родных перед отправкой на фронт. Он посадил меня к себе на колени, взял в руки мою голову и сказал, что у меня голубые глаза и тут же начал рассказывать сказку о каком-то голубоглазом мальчике, но что именно, я уже не помню, зато я очень хорошо запомнил, какие теплые руки были у отца.
Я сказал об этом матери, зная, что это будет ей приятно. Она с улыбкой слушала меня, и, как мне показалось, воспоминание об отце как-то отвлекло ее. Она достала лист бумаги и стала искать карандаш, чтобы записать все, что надо будет собрать солдату в дорогу. Через несколько минут весь лист был исписан, а на ум ей приходили все новые и новые вещи. Тут были: бритва, мыльница с мылом, зубная щетка, лезвия для бритья, расческа, зеркало, щетка для чистки обуви, бумага для писем, конверты с марками (не менее пятидесяти штук, чтобы я мог писать ей каждый день). Я пробовал возражать, но напрасно. Мама сказала, что она лучше меня знает, что в таких случаях может понадобиться. Она в свое время видела, как бабушка собирала в армию моего отца…
Узнав о том, что меня призывают в армию, Анна тоже немного всплакнула, но потом успокоилась и весь, вечер вела себя так, как будто ничего не случилось. И хотя мне хотелось остаться с ней вдвоем и поговорить, она упорно тянула меня на танцы. А так как танцор из меня не ахти какой, то почти весь вечер ее приглашали танцевать другие парни. На одном из вечеров, организованном для строителей, дядюшка Карой, посмотрев, как я танцую, сказал, что когда я кладу стену на уровне третьего этажа, то двигаюсь гораздо живее, чем в танце.
Старик меня любит. Он взял меня к себе, когда я был еще совсем мальчишкой. Остальные члены бригады тогда даже ворчали на него.
— И из этого пацана ты надеешься сделать каменщика, дядюшка Карой? — спрашивали его.
— Поживем — увидим.
— Да он же совсем желторотый.
— Ничего. Я и сам таким же был. Худой, но крепкий. Вот увидите, года через два он вас всех за пояс, заткнет. Правда, сынок?
Я люблю свою профессию, хотя сейчас она и не самая модная. Большинство моих друзей стали металлистами: кто токарем, кто фрезеровщиком, а кто механиком по сборке моторов. Они и меня соблазняли, но я не стал обижать старика и остался у него. Мне хотелось доказать, что он во мне не ошибся.
Мы хорошо понимали друг друга. Я и сейчас пишу ему письма раз в две недели. И заранее знаю, что он читает их вслух всей бригаде, а когда к нему заходит главный инженер, то показывает и ему.
Переписываюсь я и с Йоцо, как-никак мы не один год вместе ходили в школу. Ну и, само собой разумеется, пишу маме — каждую неделю длинное письмо на четырех листах, пишу крупными разборчивыми буквами, чтобы ей было нетрудно читать. Особенно подробным было первое письмо. Я описал ей всю свою теперешнюю жизнь… Время сейчас совсем другое, чем то, когда отца брали в армию…
Через день у нас несение караульной службы.
Человеку, который не испытал всего этого, приходится не сладко. Ну и что? Надо делать, что положено — и все. После обеда сборы в караул: нужно уложить в вещмешок бритву, мыло и прочие необходимые вещи, скатать скатку, а там уж и строиться пора на развод.
В караульном помещении говорят мало: все уже давно знают друг друга, о многом переговорили раньше. Отпуск был давно, так что особых тем для разговора нет. Хорошо тем, кто попадает в одну смену с Хоманом: он мастер рассказывать различные интересные истории. Войдет в караульное помещение, поставит оружие в пирамиду и, бросившись на топчан, словно заправский вратарь на ворота, продолжает свой рассказ, который он недосказал два часа назад, когда уходил на пост.
Его рассказы охотно слушает даже сам начальник караула.
— Хоман, откуда у тебя берутся все эти россказни?
— А так, сами собой, товарищ младший сержант. Я вырос на воде, а не ковырялся в земле. Баржа — вот моя родина. С девяти лет я плавал на ней. Когда отец впервые взял меня с собой, я ревел: так мне не хотелось расставаться со своими товарищами-мальчишками. Но отец не разрешил. Мать вступилась за меня, но отец сказал: «Хватит, наигрался, пора его приучать к воде». Я ведь и море повидал.
— Море!..
И Хоман уже рассказывает о девушках, самых красивых на свете, и все они любили только его одного. Но Арпад Таши уже не слушает его. Он вспоминает здание, которое их бригада строила в прошлом году. Вот с высоты этого здания он и увидел впервые море. Было это рано утром. Арпад стоял на
