Вихрь - Йожеф Дарваш
— Видишь ли, такой человек, как ты, который три года безо всякой вины просидел в тюрьме, на все эти вещи смотрит как-то иначе.
— Иначе?! — Голос мой звучал резко, но я и не хотел другого, более спокойного тона.
— Я так понимаю, поверь… — Элек запнулся, смутился.
Ольга, сузив глаза, наблюдала за поведением мужа, за его мимикой, потом ответила как бы за него:
— Это его и беспокоит. — И она сделала резкий жест в сторону мужа.
— Каждый человек ответствен перед собственной совестью, — заметил я.
Наступила долгая пауза.
Вскоре в сад вернулась сестра Элека. Она шла широко ставя ноги и подпрыгивая. Такая легкомысленная походка не вязалась с ее сильным телом. На ней была красная шерстяная кофта, которую она не застегнула, и полы ее развевались.
— Застегнись! — сказала строго Ольга.
Девушка сделала вид, что не слышала. Она уселась под вишней, немного ближе ко мне, чем прежде.
Я продолжал смотреть на костер и уже от души жалел, что пришел в этот дом. Я думал, что эта встреча будет не такой. Невольно вспомнил одну песню, которую сочинил, сидя в тюрьме. Песню о рассвете, нежном и розовом, о любви, о свободе. Песню об Ольге.
Каким же наивным и глупым я был!
Ольга молча наблюдала за Маргит, а я — за Ольгой. Она сидела положив ногу на ногу.
— Самое совершенное искусство — скульптура, — заметил я.
— И это говоришь ты? — удивилась Ольга.
— Да.
— А для меня дороже всего музыка.
— Скульптура — это поэзия человеческого тела.
— А музыка — это поэзия души и чувств.
— Мне лично вся древнегреческая музыка, если бы она сохранилась до наших дней, рассказала бы меньше, чем обломок какой-нибудь статуи, чем мраморные ступни Афродиты.
Ольга убрала ноги под шезлонг и засмеялась.
— Может, в дом пойдем? — предложил Элек.
— Нет, нет, — затрясла головой Ольга, не переставая смеяться своим приятным звенящим смехом, в котором я слышал и звуки всех инструментов оркестра, и звон воды, переливавшейся по прибрежным камням.
— Тогда я сейчас накину тебе пальто на плечи. — Элек встал и пошел к перилам террасы, на которых висело Ольгино пальто.
— Не нужно, спасибо, — отказалась Ольга. — Оно мне не нужно.
В тот момент ты ненавидел их, Элек Варью, ненавидел обоих — и жену, и Петера. Правда, твоя ненависть была еще ни на чем не основанной, но уже явной. Ты сел на ступеньки, ты был обеспокоен, хотя на твоем лице и застыла вежливая улыбка. И вдруг тебе в голову пришла мысль о том, что ты никогда никого по-настоящему не любил. Никого.
— Я удивляюсь, старина, — обратился я к Петеру, — что, даже находясь там, ты не изменил коммунистическим идеалам. Мы здесь, на свободе, и то вон сколько дров наломали.
— Ничего удивительного в этом нет, — ответил Петер. — Просто я верил, не потерял веру в эти идеалы.
— Верить, сидя за решеткой?
— Не я первый, таких и до меня много было.
— Но это давно. Это совсем другое дело.
— Я тоже в какой-то степени ответствен за все, что произошло у нас в стране.
— Ты? — удивилась Ольга.
— Да, я, — сказал он, глядя прямо перед собой в темноту.
Я покачал головой и сказал:
— Для меня тут много непонятного. За что же тебя судили? Когда я в то время спросил о тебе, мне никто ничего не сказал.
— За оказание помощи преступнику, как мне объявили, за соучастие…
— За оказание помощи? Кому же ты помог? Участникам своего хора, своим слушателям по консерватории, мне?
— Своему старшему брату.
— Тому, который был полковником?
— Не полковником, а только майором.
— Но ты же, Петер, — вмешалась в разговор Ольга, — никогда не был военным. Ты всегда был педагогом, и только.
Петер ладонью потер лоб. Видно, ему не легко было отвечать на все эти расспросы.
— За два месяца до своего ареста брат приехал из Пешта ко мне.
— Он что, хотел бежать за границу? — спросил я.
— Он об этом и не помышлял.
— Тогда зачем же он приехал к тебе?
— Просто что-то чувствовал, о чем-то смутно догадывался. Я думаю, он просто хотел выиграть время. — Петер посмотрел на меня и продолжал: — Нелегко жить на свете, чувствуя, что тебя вот-вот арестуют.
— И ты не смог его спрятать?
— Через два дня за ним пришли, и арестовали нас обоих. В квартире такой обыск учинили, что книги и те все перелистали.
— И дали три года? — с ужасом спросила Ольга.
— Дали мне пятнадцать лет, ровно пятнадцать, но… Но за это время история не стояла на месте, к моему счастью. Вот и я отделался тридцатью пятью месяцами.
— А брат? — спросил я.
— Он оттуда не вернулся.
Костер медленно догорал, сгоревшие ветки падали друг на друга, лишь кое-где еще виднелись небольшие огоньки пламени.
Все сидели молча и смотрели на догорающий костер.
Я встал, взял в руки бутылку с вином и сказал:
— Давайте лучше выпьем! — И хотел наполнить бокал Петера вином, но он накрыл его ладонью:
— С меня достаточно.
— Ну хоть немного.
— Нет-нет.
— Ну не ломайся. — Я пытался настоять на своем.
Он оттолкнул мою руку так неожиданно и резко, что я чуть было не выронил бутылку.
— Спасибо за гостеприимство, я пошел. — Петер встал, посмотрел на часы. — Еще успею на вечерний пассажирский.
Ольга вскочила с шезлонга.
— Петер! — Лицо ее дрожало. — Ты же обещал остаться у нас… — Она решительно подошла к нему.
Я не верил своим глазам и ушам.
— Я пойду постелю постель, — выскочила из-за вишни Маргит и побежала по лестнице в дом.
— Хорошо, — сказала Ольга.
— Ты очень добра, — заговорил Петер, — но я не смогу принять вашего предложения. Мне нужно идти. Обязательно нужно.
И он начал прощаться.
— Очень сожалею, старина, очень, — заговорил я, взяв себя в руки. — Завтра я довез бы тебя на машине. Жаль, что ты не увидишь здесь восхода солнца, а это так красиво!
— Жаль, конечно, но не могу.
— Рассвет над Дунаем. Восхитительная картина! Особенно красив восход осенью, когда кругом такие желто-красные краски.
Я разбрасывал горячие угли, и они трещали у меня под ногами.
Стало совсем темно.
Все молчали, лишь из дома доносился голос Маргит, которая что-то напевала.
У калитки мы еще раз попрощались.
— Надеюсь, старина, мы скоро увидимся! — крикнул я вслед уходящему Петеру.
Ольга махала ему рукой, но он даже не обернулся.
Мы с женой стояли у калитки, и ни у нее, ни у меня не было ни малейшего желания идти в дом.
Я положил руку на шею жены, потрогал ее мягкий подбородок. Сначала она вздрогнула, хотела было
