Вихрь - Йожеф Дарваш
— Так точно, товарищ Хорег. Я вам докажу это.
— Ну вот видите. — И он изобразил нечто подобное улыбке. — В общем, нас радует ваше принципиальное решение, но, разумеется, будет еще лучше, если вы претворите его, так сказать, в жизнь. Мы вас не торопим, но и не затягивайте это… Короче говоря, мы ждем от вас принципиальных действий.
— Я вас понял, товарищ Хорег.
— Тогда хорошо. — И он коротко попрощался со мной, бросив: — Сабадшаг!
— Сабадшаг! — произнес я, вскочив с места и щелкнув каблуками.
Легко же ты решился на развод, Элек Варью, очень легко. Ты пытался убедить себя в том, что главное — подать заявление, а остальное чепуха. Но ты глубоко ошибся. Тебе еще повезло в том, что у тебя было достаточно времени. В это время ты пристрастился к выпивке, пил не что-нибудь, а палинку. В пьяном дурмане ты чувствовал себя лучше, тебя не так сильно мучила совесть.
Я все реже стал встречаться с Элеком, дружба наша дала трещину. Теперь уже не он меня, сторонился, а я его. И все из-за Ольги. Нужно быть абсолютно слепым, чтобы не видеть, какая страсть проснулась и росла в молодой девушке. Я боялся за Ольгу, жалел жену Элека, но, однако, ни одному из них ничем не мог помочь. Я чувствовал глубокую симпатию к Ольге, а сам был для нее пустым местом.
Во время одной репетиции, почти в самом ее конце, я вдруг, к своему огромному удивлению, увидел в самом дальнем углу зала Элека. В тот день мы репетировали с хором и оркестром замечательное произведение Золтана Кодаи на слова поэта Ади «Те, кто всегда опаздывают». Очень оно мне нравится.
Средней частью произведения я остался недоволен — хор пел неровно, особенно фальшивили тенора. Это вывело меня из себя. Я отбивал ритм руками и ногами, потом громко произнес слова текста:
— «Умереть и то мы не можем спокойно… Умереть и то мы не можем спокойно…» Больше трагизма!
В этот момент ко мне подошел Элек. Вид у него был ужасный. От него на расстоянии несло палинкой, да и движения его свидетельствовали о том, что он сегодня много выпил. Он хлопал меня по плечу, жал мою руку и приглашал пойти с ним.
— В другой раз, не сегодня, — отказался я.
— Нет, нет, это нужно отпраздновать. Это была божественная музыка, прямо-таки божественная! — не отставал он от меня с привязчивостью всех пьяных.
Он таки затащил меня в какую-то шумную корчму. Там было сильно накурено. Я сразу же Хотел уйти, но он не отпускал меня.
— Не думай, я не пьян, — начал объяснять мне Элек… — Пил я, правда, сегодня много, но не пьян. — Он проталкивался к стойке и тащил меня за собой, затем заказал две стопки сливовой палинки.
Мы чокнулись и выпили.
— Знаешь, что мне сейчас в голову пришло? — спросил он, ставя стакан на стойку.
— Не знаю.
— Вспомнил об одном враче, французе по национальности, живет он сейчас в Африке. Там и работает.
— А, Альберт Швейцер.
— Да. Он там лечит больных проказой и все еще увлекается музыкой. Великолепно, а? Говорят, что его игру даже записали на пластинку. У тебя нет такой пластинки?
— К сожалению, нет.
— Жаль… А еще я вот что сейчас, вспомнил, — продолжал он, — радиоволны, посланные с Земли на другие небесные тела, отражаются обратно. Говорят, это явление открыли венгры. Правда, а?
— Да. Венгерские инженеры провели первый опыт на одном из радиозаводов. Послали радиоволны в сторону Луны, которые через полторы минуты, отразившись от поверхности Луны, вернулись обратно на Землю: их можно было слышать по радио.
— Я об этом знаю.
— В вашей газете кто-то написал об этом статью.
— Простучал ключом азбукой Морзе: ти-ти-та-та-ти-ти, а через какие-нибудь полторы минуты в динамике раздается: ти-ти-та-та-ти-ти. Это вернулся на Землю отраженный с поверхности Луны радиосигнал. Отовсюду: с Луны, с Марса, с Юпитера — раздаются такие же радиосигналы. Черт знает что!
Облокотившись на стойку, он опустил голову на руки и зарыдал. Стоявшие рядом с ним люди с любопытством смотрели на него, посмеивались.
Я вывел Элека на воздух.
— На сегодня хватит, пора домой.
— Верно, пора.
— Вообще-то ты, дружище, стал много пить. Иди выспись, а завтра все будет хорошо.
Я чувствовал, что эти мои слова ему сейчас ни к чему, понимал, что с ним следовало бы поговорить по-другому, но не мог. Мне хотелось поскорее освободиться от него. Может, это было не по-приятельски, не знаю, но я не мог пересилить себя.
— Я знаю, нужно идти домой, — сказал он. — Но я не пьян. Я прекрасно все соображаю, можешь мне поверить. Только забот у меня сейчас полно. Альберт Швейцер… Вот таким человеком быть! — И он схватил меня за руку. — И почему не все люди такие? Он не боится никакой заразы и остается живым и здоровым, а другой боится — и обязательно заболевает.
— Чепуху ты говоришь.
— Нет не чепуху. Я знаю, что говорю; Между прочим, я как раз и есть прокаженный.
С каждой минутой он так слабел, что почти валился с ног. Я взял его под руку. Он дрожал как в лихорадке.
— Пошли. Я доведу тебя до дому. Тебя ждут там.
— Да, ждут. В этом вся и беда, что ждут.
Он вырвался у меня из рук и, держась за стену, пошел, но через секунду его отбросило на край тротуара. Сделав несколько неуверенных шагов, он наткнулся на тумбу, на которых обычно вывешивают объявления.
На тумбе были наклеены вкривь и вкось различные плакаты, объявления, рекламы, программа кинотеатров, призывы к увеличению производительности труда и бог знает что еще. Элек обошел тумбу, ощупал ее руками и вдруг начал бить по ней кулаками и истерично кричать:
— Эй! Откройте! Откройте!..
Я подскочил к нему и, оторвав от плакатной тумбы, потащил домой. Сначала он сопротивлялся, но через несколько шагов утих и пошел послушно, посапывая, словно маленький ребенок.
Глава седьмая
Анна Бойти была единственной женщиной, которую я мог по-настоящему любить. Спустя столько лет я могу признаться в этом. Она была на удивление красивой, а тело у нее было, как у мраморной греческой богини, какие стоят в музеях.
А Ольга? Ольга была молода, интересна, оригинальна. Она из числа
