Вихрь - Йожеф Дарваш
В Будапеште у нас всегда было очень мало свободного времени, но зато когда оно было, мы проводили его на берегу Дуная. Это было самое тихое и самое красивое место наших встреч.
Пока Элек улаживал свои служебные дела, я бродила по городу, рассматривала витрины магазинов, ходила в музеи. Время незаметно подходило к обеду. Никогда — ни раньше, ни позже — я не посещала так много различных выставок, как в то время. Никогда в жизни не заходила так часто в магазины. Хотя кошелек у меня был пуст, это не лишало меня радости при посещении магазинов: рассматривала ткани, примеряла туфли и сандалии и вдыхала опьяняющий воздух свободы, чего у меня не было никогда до этого.
Однажды я опоздала на встречу с Элеком.
В тот день я была на выставке картин Дерковича. Особенно мне понравилась картина, где на фоне блестящего серебром паровоза изображены двое — он и она, озябшие, продрогшие. (До сих пор помню, что выставка была на проспекте Юллеи, а эта картина висела на дальней стене во внутреннем зале.) Я так долго рассматривала картины, что забыла о времени. А потом на площади Кальвина я случайно встретилась с одним знакомым по гимназии — он давно ухаживал за мной. Я с большим трудом отделалась от него, он во что бы то ни стало хотел повести меня в кондитерскую, а потом проводить. Не могла же я ему сказать, что меня ждет не кто-нибудь, а сам Элек Варью. Еще только этого не хватало! В то же время я не хотела, чтобы мой бывший приятель обиделся на меня. Дело в том, что наши родные дружили домами, и мне не хотелось, чтобы обо мне говорили бог весть что.
Элек ожидал меня перед зданием парламента на набережной Дуная. Я издалека увидела его, заметила, что он нервничает, расхаживая взад и вперед около широкой лестницы, спускающейся к реке. Во рту у него была потухшая трубка. Я начала объяснять ему:
— Представь себе, я совершенно случайно встретилась с Фицеком. Долговязый такой, с веснушками, я с ним вместе сдавала экзамен на аттестат зрелости, он еще ухаживал за мной тогда. Он и сейчас начал было объясняться, хотел, чтобы…
И я торопливо начала объяснять Элеку, какой у нас был разговор. Он некоторое время слушал меня, а потом вдруг захохотал, громко и неприятно.
— Ты чего смеешься? — обиженно спросила я.
— Я не над этим смеюсь.
— А над чем же?
— А над тем, какая сварливая жена выйдет из тебя со временем. Мне жаль твоего будущего мужа.
— Типун тебе на язык! — шутливо сказала я, хотя мне хотелось рассердиться. Однако вместо этого я продолжала рассказывать о встрече с Фицеком: — Он начал мне что-то нашептывать на ухо, представляешь? Я ему и говорю: «Чего ты там шепчешь? Говори громко!» Если бы ты видел, какая у него была физиономия!
Мы оба замолчали, хотя мне очень хотелось еще что-то рассказать Элеку.
Он взял мою руку, как это обычно делал. По мосту Маргит со звоном мчались трамваи, автобусы, от этого земля у нас под ногами дрожала, словно где-то далеко-далеко, на противоположной стороне земли, взрывались атомные бомбы. Теплый майский ветер рябил воду, ласкал лицо. Я давно не видела Элека таким, каким он был в тот вечер.
— Я тебя очень люблю, — сказал он. — Так сильно люблю, что хочется не так любить. Так хочу тебя, что хотел бы не хотеть так!
Я задыхалась от счастья. Я даже не верила, что он так сильно меня любил. Я взяла его руку, поднесла к своему лицу и провела подбородком по боку ладони.
Он застонал.
— Что ты делаешь со мною? Кто ты такая? Откуда ты взялась?
— Разве ты не знаешь? — Я взглянула на него. Его красивое лицо исказила гримаса.
— Хочешь, я не буду такой? Ты этого хочешь?
Я начала покрывать его руки мелкими частыми поцелуями, его длинные пальцы, которые все время двигались, жили своей собственной жизнью, словно играли друг с другом.
— Нет, нет!
Он обнял меня, прижал к себе крепко-крепко.
— Только не переломись, — шепнул он мне. — Я всегда боюсь, что однажды сломаю тебя в своих объятиях и ты треснешь, как старинная китайская ваза. На тебя надо приклеить табличку: «Осторожно, стекло!»
Мы тихо засмеялись, потом долго молчали, глядя на плескавшуюся у наших ног воду Дуная. Навстречу течению плыл старый, тяжело дышавший буксир, плыл в сторону острова Маргит, таща за собой несколько барж, груженных гравием.
— Я так боялась сегодняшнего дня… — первой нарушила я молчание.
— Почему?
— Сама не знаю, но боялась.
— Меня боялась?
— Тебя?, — Я улыбнулась, потом серьезным тоном сказала: — Боялась самой себя.
— Самой себя?
Да, так оно и было: я действительно боялась самой себя, боялась своей любви, своей одержимости, которая не звала границ, которую не в состоянии обуздать ни здравый рассудок, ни воля.
В том году (шло лето 1950 года) над головой Элека Варью разразилась гроза. У него «зарезали» одну статью. Новый главный редактор, женщина, назначенная на эту должность месяц назад, ничего не объясняя и ничем не мотивируя, сунула ему в руки статью, сказав коротко:
— Плохо, никуда не годится.
Элек спросил у нее, что в статье, на ее взгляд, следует поправить. Или лучше ее всю переработать?
Главный редактор, склонив голову набок, посмотрела на улицу, бросив:
— Вы сами знаете, — И, не проронив больше ни слова, начала протирать бумагой стекла очков в темной черепаховой оправе.
Статья не была особенно удачной, но и плохой ее назвать было нельзя. Подобные его статьи всегда публиковались до этого. Эту же ему вернули. Элек статью переделал, напичкал необходимыми цитатами, кое-что переработал, но и на этот раз ее вернули.
Элек не стал спорить, пошел в обком к товарищу Шювегешу. Встал перед начальником отдела кадров и выпалил заранее заготовленную фразу:
— Я благодарю товарищей за то доверие, которое мне до этого оказывали, за то терпение, которое было проявлено по отношению ко мне. Теперь я знаю, что должен делать, как поступить. Я сделал правильный выбор между партией и родственниками из враждебного партии класса. Я развожусь с женой.
Начальник отдела кадров так удивился, что сначала даже не понял, о чем речь. Он был занят составлением штатного расписания на год и с трудом воспринимал то, что не имело отношения к
