Вихрь - Йожеф Дарваш
Он засмеялся, сказав, что дело не в этом, но по выражению его лица, я понял, что угадал: именно это его и волнует больше всего.
— Тогда чего же ты тянешь?
— Хорошо, хорошо, не нужно только злиться, — сказал он в ответ. — Я пойду в обком. Ну и с чего же я после этого начну жизнь? Пойду работать в другую газету?
— Нет. Смени работу вообще.
— Уйти на такую, где будут платить шестьсот — семьсот форинтов?
— Платить будут столько, сколько положено. Важно то, что ты там обретешь покой, успокоится твоя совесть.
— Может, мне в Сталинварош поехать на металлургический комбинат, а?
— Зачем же так далеко? Ни к чему. Не поехать ли тебе в Мишкольц? Там люди очень нужны. Оттуда каждую неделю сможешь приезжать домой.
В ответ на это ты разразился тирадой:
— Я не затем гнул горб в течение долгих лет, защищая интересы партии, чтобы в конце концов вместо награды таскать кирпичи на стройке или подносить цементный раствор!
— Я не говорил, что тебе придется делать именно это.
— А что же еще?
— Поезжай в Диошдьер, и через два года из тебя выйдет хороший металлист, что даже на доске стахановцев сможешь увидеть свою фотографию.
— Никуда я отсюда не уеду. Не хочу я никуда бежать.
— Это не бегство.
— А что же, черт возьми!
— Целесообразность.
— На твоем месте хорошо рассуждать. Ты вот сам уехал бы, скажи? — вдруг спросил Петер.
Я смутился, можно было бы просто ответить «да», и все, но он вряд ли бы мне поверил.
— Ну что ж, оставайся и никуда не уезжай! — Я пожал плечами.
Элек притих.
— Возможно, и ты поступил бы точно так же на моем месте, однако я такого подарка Хорегу не сделаю. Ни ему, ни другим.
— А что же ты сделаешь?
— Что сделаю? Я не позволю себя ввести в заблуждение. Не такой я человек, которого можно так легко облапошить.
Я понял, что Элек согласится только с тем, что говорит сам, а если кто-то другой советует ему что-то, то это только злит его. Спорить с ним дальше было напрасно.
Расплатившись, мы разошлись каждый по своим делам. Прощаясь, я попытался помириться с Элеком и сказал:
— Я на тебя не обижаюсь, старина. Холодно тут было и неуютно. Я тебе свое мнение высказал, а ты вправе поступать так, как хочешь.
Глава пятая
Ольга вошла в твою жизнь прочно. Вошла, словно по расписанию, которое было заранее составлено тобой. Она незадолго перед тем окончила гимназию и с любопытством наблюдала за мужчинами, которые крутились вокруг нее. Сказать, чтобы она была ослепительно красивой, нельзя, однако в ней было что-то особенное, живое и свежее, это отличало ее от подруг, и она, как магнит, притягивала внимание мужчин. Так случилось и с тобой, Элек Варью.
Я знала, что Элек женат, знала с самого начала. Я даже как-то видела его жену: это была очень красивая женщина. Ее можно было смело отнести к числу самых красивых женщин в городе. Меня же подкупало то, что мужу такой красивой женщины я вскружила голову. Сегодня мне было бы стыдно, но тогда никто не расценивал это как нехороший поступок, и я не чувствовала ни капли стыда. Элек вошел в мою жизнь как первая настоящая любовь, и, как бы ни сложилась наша с ним дальнейшая судьба, я благодарна ему за те первые месяцы, которые прошли для меня как в сладком сне. Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что я слышу самую прекрасную на свете музыку.
Я полюбила его руки с длинными, словно у фокусника, пальцами. С каким нетерпением я всегда ждала того момента, когда мы останемся вдвоем. Для нас обоих это было каким-то таинством. Я дотрагивалась до его рук кончиками своих пальцев, чувствуя, как у него в запястье билась жилка теплой крови. Я гладила его ладони, мои пальцы гладили его пальцы, а потом он захватывал мою руку своей, и наши пальцы тесно переплетались.
В такие моменты внутри у меня разливалась какая-то тишина. Я ничего не слышала и не замечала вокруг, только наслаждалась этой тишиной. Меня охватывало какое-то странное чувство, до боли в горле. Где бы мы с ним ни сидели: в кондитерской среди маленьких мраморных столиков или на берегу реки под тополями, — везде для меня самым главным были его руки и эта тишина.
В городе очень скоро узнали о наших встречах, поползли слухи. В небольшом провинциальном городке влюбленным было очень трудно спрятаться от посторонних; в какие бы уголки мы ни забирались, рано или поздно нас настигал кто-нибудь из знакомых и обязательно здоровался. Тогда мы решили иногда приглашать Петера: втроем мы уже могли показываться даже в общественных местах.
Когда я была рядом с Элеком, меня охватывало такое чувство, будто я пушинка. Когда с нами был Петер, он был всегда серьезным, изрекал умные вещи и очень редко смеялся. Элек же, как правило, очень много говорил, шутил (сейчас мне, видимо, его шутки показались бы скучными и плоскими). Петер в такие моменты почти ничего не говорил, лишь бросал на меня настороженные взгляды своих зеленовато-серых глаз, а несколько раз я прочла в его взгляде даже что-то дикое и злое.
Виноватой я себя отнюдь не чувствовала, но Петера почему-то временами боялась. Правда, слово «боялась» тут не очень подходит. Но нечто подобное страху я все же испытывала. В его присутствии я даже чувствовала небольшие угрызения совести. Была я тогда молодая, легкомысленная, радовалась своей молодости и тому, что взрослый и серьезный мужчина находит меня красивой, для этого мне нужен был не Петер, а Элек, только он один.
Очень скоро я разрушила эту хрупкую тройку. Я начала паясничать с Петером, злила его, а все только для того, чтобы остаться с Элеком вдвоем.
Вскоре нам пришлось искать новое защитное средство против сплетен. Мы стали уезжать из города. Сначала раза два в месяц, когда у Элека случалась командировка. Мы садились с ним в поезд и вдвоем уезжали в Пешт. Позже такие поездки стали более частыми.
Это были великолепные поездки, которые невозможно забыть. Мне казалось, что мы едем не в поезде, а летим на огромном воздушном шаре, сидя в его удобной корзине, которая, плавно раскачиваясь, поднимается все выше и выше, в бесконечность.
