Зеленые мили - Елена «Ловец» Залесская
Я в шоке. Меня бьет мелкая дрожь и катятся слезы. Грин смеется, обнимает меня за плечи.
— Ты чего ревешь? Хорошо, что я от тебя чего-то подобного ожидал.
— Я… я… н-н-нас ч-ч-чуть н-н-не уб-б-била. — Зубы отстукивают барабанную дробь.
— Успеешь еще. Не реви. Не убила бы. Пошли за пластмассовым ружьем. Гранаты — не твой конек… Ну ты чего, Пупусечка? Мы живы. Все хорошо.
Мы живы.
Это становится самым главным.
Шансы это исправить будут расти в геометрической прогрессии.
На полигоне смешной, похожий на симпатичного барсука молодой мужик в очках с очень сильными линзами и форме, получивший прозвище «Блаженный», видит нас и бежит навстречу. В руках у него термос с чаем.
— Попейте, попейте горяченького! Согреетесь хоть.
Грин молчит и смотрит, никак мне не помогая. Беру крышку с чаем. Тут же Блаженный, как фокусник из шляпы, достает пачку польского «ватного» печенья, страшный дефицит из детства, печенье в пачке последнее.
— Берите, берите, самое оно к чайку-то!
— Ой, не могу, она последняя же!
— Так для вас специально, ждали же.
У нас с собой иранский чай в термокружках, энергетики и «химический» кофе «3-в–1». Но есть люди, отказаться принять что-либо у которых — преступление против собственной внутренней этики. Печенье с глютеном, чай с сахаром. Съедаю и выпиваю. Грин абсолютно отчетливо выдыхает. Я пока не понимаю, какой именно, но какой-то экзамен я только что прошла. Благодарю.
— На здоровье, — говорит Блаженный, — во славу Божию!
Блаженный как есть блаженный… Куда ему на первую линию, как ему там воевать, как? Остальные парни в штурмовом отряде покрепче. Матерые, и видно, что этот вооруженный конфликт для них — просто еще одна веха в биографии. Окопы роют стремительно, как клад ищут. А Блаженный вырыл — нора для крота и та больше. Мне начинает казаться, что он, если попадет на передок, положат его первым. Дня не простоит. Сердце тихо распадается на части. Но кажется, не только мне так кажется.
— Слушай, ну как он пойдет воевать? — поворачиваюсь к Валу.
— Лена, не волнуйся. Никуда он не пойдет. Тут будет. Кухней заведовать.
С командиром ребятам повезло, как никому, пожалуй, по эту сторону. Блаженный действительно остается в тылу на своем участке работ. Война — она не только в окопах.
Все разъезжаются, забирая Кавказа, который должен взять наш пепелац, категорически отказывающийся ехать быстрее 20 километров в час, и вернуться за нами. Остаемся втроем. Парням явно надо о чем-то поговорить по итогам, и чтобы не заставлять их говорить загадками, я иду гулять по дороге в поле. Заодно и ноги согреются, может. Отхожу метров на 50, оглядываюсь. Вал и Грин стоят рядом и смотрят в мою сторону. Почему-то кажется, что только что разговор шел обо мне. И как будто кому-то из двоих он категорически не нравился.
Воздух между морем и заливом прозрачен и чист. Возвращаются военлеты, летят уже повыше.
— Ленусик! — орет Грин. — Хочешь на Ка–52 полетать?
— Хочу!
— Военлетов попросим — покатают. Но в другой раз.
Ноги упорно не хотят превращаться из ледышек обратно в живые и теплые. Перехожу на быструю ходьбу. Вдали слышен надсадный рев мотора: это Кавказ выжимает из бедного «икстрейла» последние силы.
— Пошли ему навстречу. — Грин машет мне рукой в направлении машины. До нее еще несколько сотен метров. Иду быстро, пытаясь согреться.
— Лена!!!
— Что?
— Стой, где стоишь.
Догоняют. Идем втроем, я по центру.
— Куда ты одна пошлепала?
— А что такого? Я же в зоне видимости.
— Чучундра.
Рассаживаемся. Едем на базу. В планах — сменить транспорт и на рынок. Мне так нравится их кормить, что на следующий после приезда день я наварила борща. Сегодня к нему планируется оливье, завтра — жареная картошка. Все простое. На гражданке я больше привыкла идти по кулинарным книгам звёздных шефов и сложным блюдам с модных курсов. Но всему этому тут точно не место. Вдали от дома скучаешь по дому, а не по бездушной молекулярной кухне. Тем более скоро — Новый год. А жареная картошка, как я узнаю сильно позже, вообще является любимым блюдом Грина.
К сельскому магазину одновременно с нами подъезжает танк. Ребята приехали за кока-колой (она здесь иранская) и хлебом. В магазине мать с дочерью, девочка лет восьми, испуганно глядят на мой мультикам, и я вижу, как глаза становятся больше и в них ничего, кроме страха. Улыбаюсь ей. Но страх из детских глазенок не исчезает. Чуть раньше та же картина была в кофейне Геническа, только девочка другая, постарше. Мама живо по телефону обсуждала с кем-то то ли предстоящую поездку к родне, то ли сериал пересказывала. А она стояла с пряником в руке и смотрела сквозь нас огромными и до боли взрослыми глазами. В которых не осталось ничего детского.
— Сколько еще пройдет времени, пока эти дети, у которых отняли детство, научатся жить без страха, улыбаться?
— Не знаю, Ленк. — Кавказ по привычке давит на газ, но разогнаться особо негде.
— А этот момент вообще наступит?
Где-то на этих словах на дорогу выбегают пацаны лет 8–10 в дырявых грязных бронниках и с игрушечными автоматами. Им проще. Война у них начинается еще с детских игр. Мастерят самодельные каски, подбирают выкинутые сношенные броники и, как мы когда-то, играют в войнушку. Дети на войне играют в войну. Время словно сделало мертвую петлю, и человечество пришло к точке входа в пространство неусвоенных уроков.
— Забыл тебе сказать, у нас тут детский сад есть. Такой он… мы туда что-то отвезли, спросили, надо игрушки, одежду? Говорят, надо. Возьмешь шефство?
— Возьму. Соберем все. И себя соберу. К такому надо готовиться заранее, хотя, скорее всего, подготовиться невозможно.
Шефство я взять не успею. Все переформируют, перевезут. Детям будут возвращать детство всеми способами.
Приехали на рынок. Я в своем карнавальном камуфляжном костюме, Кавказ при полном параде — бронник, каска. Один Грин в гражданском. Оглядывается на нас, смеется.
— Ты как оживший манекен из Военторга. Отойдите вообще оба от меня подальше, не позорьте честного россиянина!
Я дуюсь. Кавказ невозмутимо закидывает автомат за плечо.
— Пошли уже, — говорит. — Сейчас доведешь сестру и вместо оливье пустого чаю попьем.
Оливье — это аргумент, против которого не попрешь. Идем за овощами. Торговля бойкая.
Военные и гражданские покупают одну и ту же картошку и камбалу, сдача то в рублях, то в гривнах. Цены после Москвы кажутся
