Зеленые мили - Елена «Ловец» Залесская
Там, на разбитой дороге Херсонщины, у меня нет ответа на этот вопрос. Нет еще даже самого вопроса. Только чистая радость от встречи и легкая усталость — в присутствии любого из них традиционно начинает отпускать любое напряжение. Впереди еще час пути, поэтому собираюсь с остатками сил и стараюсь не отставать от впереди идущей машины.
Дорога «за лентой» разительно отличается от дороги перед ней. В какой-то момент я просто перестаю думать и встраиваюсь в колею за моим спутником, ему эти ямы и канавы уже родные. Маневрирует на автомате. Выглядит дорога так, словно местами на ней можно потерять даже танк, не то что немецкий кроссовер. Правил тут нет, это я сразу понимаю. На встречке можно нарваться на танк или КамАЗ защитного цвета. Легковушки вообще создают иллюзию броуновского движения. О том, что тут и как происходит ночью, стараюсь не думать.
Поворачиваем на Стрелку. Солнце садится за кромку залива Сиваш. У меня перехватывает дыхание: настолько красив этот невероятный закат, а я видела их в самых разных точках планеты. Розовый, голубой, лавандовый, яркий багряный ближе к солнечному диску, сумасшедшее небо отражается в идеально спокойной воде, трава зеленая, воздух чистый, и совершенно невозможно представить, что эта красота служит декорациями к страшным боям. И где-то совсем рядом идет самая настоящая война.
Несколько постов, около часа пути — и мы «дома». Темно, фонари на улице не горят, и пахнет морем. Поднимаю голову в небо. Звезды такие, каких я не видела нигде. Ни в волшебных горах, ни на островах в океане. У блэкаута есть свои преимущества. Взгляд безошибочно выхватывает Большую Медведицу. И вдруг что-то происходит. Что-то, не поддающееся никаким объяснениям.
Папа оказывается рядом.
— Привет, Леночка.
— Папа, — давлюсь подступившими вдруг внезапными слезами, — папочка, это ты?
— Да. А ты ничего не бойся. Ты в надежных руках. Я рад. И спокоен наконец-то.
Грин выгружает из машины мои вещи. Я оглядываюсь, а когда поворачиваюсь, папы рядом уже нет. Поднимаю голову. Большая Медведица заговорщицки подмигивает.
Меня устраивают с комфортом, соседи приходят знакомиться. Мигель — настоящий русский испанец из Марселя, а ныне доброволец — остается на чай. Мой визит как будто бы грандиозное событие для этого места.
Полчаса на то, чтобы отойти с дороги, выпить чаю с глотком коньяка. И мы с Грином едем встречать наших, у которых где-то по дороге заглохла машина. Снова в три движения — дверь, разбег, повиснуть на еще одной сильной шее любимого друга. Вал, незыблемый, как скала, упакованный в бронник, с автоматом наперевес. Он словно так и родился — в экипе штурмовика. Даже странно, что все годы до этого я видела его исключительно в штатском. На эмоции скуп, но радость выражается в крепости объятий — ровно так, чтобы не раздавить. Как-то в Москве я даже не придавала значения тому, насколько «мои» парни красивые. Принимаешь как данность — ну да, ну красивые мужики. А тут как будто раньше зрение было минус 6, а теперь вдруг резко стало единица. Невероятные они просто. Совершенная степень творения. Или это все камуфляж? Но он же не на всех…
Объятия, слезы — эти эмоции не похожи ни на одни другие. Абсолютная любовь, которой ничего не нужно взамен, это как-то вот так. Хочется отдавать и совершенно ничего не хочется забирать.
Следующие несколько дней сливаются в один большой роскошный кадр ни на что не похожей жизни. Прогулки по абсолютно пустому пляжу, полигоны, учения, новые лица, новые друзья. Здесь все начинают тебя обнимать на следующий день после знакомства при встрече и на прощание.
Море потом часто мне снилось. Ласковый, холодный декабрьский Азов.
Солнце, запутавшееся в тихой ряби воды. Хруст галечного пляжа. Соль на губах. Шезлонг, сколоченный морпехами из оружейных ящиков.
Однажды я разозлилась на них. Так, что от предательских спазмов стало тяжело дышать. Знала — еще секунда, и я начну рыдать огромными глупыми слезами от бессилия, и эту безобразную истерику будет уже ничем не остановить. Бить было некого, и я выбрала бежать. В секунду вылетела из нашей «виллы», схватит по пути куртку и сунув ноги в резиновые сапоги. Прямо в глухую густую темноту зимнего блэкаута. За эти дни дорогу было уже не обязательно видеть. На пляже с помощью фонарика в айфоне нашла шезлонг и села. Слезы душили, но еще больше мук причиняла тонкая, неуловимая и еще до конца не оформившаяся мысль: а вдруг? Вдруг… Дальше я себе просто запрещала думать.
За полчаса до этого позвонил Двина.
— А ты давно общалась с нашим другом?
Речь могла идти только про Аида. Других общих друзей у нас с Двиной не было.
Был четверг. Я гнала от себя любые мысли, кроме спасительной — про полное отсутствие связи в Рубежном.
— В субботу.
— Ты сидишь? Ты сядь…
Остальное доносилось сквозь вату.
— Жив! Да жив, говорю, все нормально. Ранен просто…
Я поняла, что умоляюще смотрю на своих друзей, когда Вал крякнул и взялся за телефон.
— Але, брат? Здорово. У тебя были вроде завязки в госпиталях? Да? Такой-то… Посмотри. Среди тяжелых.
Вата, вата… обморок где-то рядом. Кто из них троих подсунул мне воду или это был коньяк?
Ожидание тянулось липко и душно. Телефон замигал.
— Нет? Отлично. Спасибо, дорогой, — и следом уже мне:
— Нет его в списках тяжелых и двухсотых. Значит, легкая-средняя, в полевом перевяжется и полежит. Но. Я тебе так скажу. Если после он снова вернется на войну, он с нее не уйдет уже никогда. Будь готова. И я бы тебе рекомендовал хорошо, очень хорошо подумать.
Слова доходят не сразу. Вернется — это как? Конечно же, он вернется на войну. Куда еще может вернуться воин? Поле пахать? Мы никогда, за все немалые годы дружбы, не обсуждали личную жизнь друг друга. Я знала, что у одного есть сын от первого брака и вроде бы даже девушка, а у другого — никого. В него влюблялись с первого взгляда продавщицы в ЦУМе и женщины в мехах за соседним столиком, но он выбрал войну и затворничество как стиль жизни. Поэтому, когда Грин вдруг заговорил, я обалдела:
— Он прав. Получайте страховку и бегите отсюда подальше.
Я все еще не могла понять, о чем мы все-таки говорим.
