Вихрь - Йожеф Дарваш
У Гала от вспышки хорошего настроения не осталось и следа.
— Разве вы не понимаете? Не понимаете, что на свете есть еще что-то помимо обязанности и долга? Есть еще и задолженность. Именно задолженность, которая давит на человека. До сих пор я носил ее, а больше не могу, да и не хочу. Я должен остаться здесь…
— Вы уже погасили все задолженности, — заметил Деме. — Даже больше заплатили, чем следовало бы.
— Звучат слова эти красиво, только дело обстоит не так, — не соглашался Гал. — Если я задолжал Пиште, то напрасно выплачивать Йошке…
Деме ухватился обеими руками за стул и, приподнявшись чуть-чуть, уселся поудобнее. Боль пришла не сразу, появилась она спустя некоторое время и была несильной, и болело не в животе, а где-то глубже, справа и слева от позвоночника. Деме был рад, что боль уже не так сильно мучает его, хотя прекрасно понимал, что положение его не улучшается. Ему казалось, будто в голове у него хлопья ваты, которые постепенно, слой за слоем, оседают в мозгу и от этого утихает боль, и реальная действительность куда-то отодвигается.
— Я удивляюсь, — проговорил Деме. — Вы столько всего сделали, а этого не можете забыть…
Гал молчал. Такое не расскажешь. Возможно, про такое никто не посмел бы рассказать. Разве можно забыть те крики, стоны, забыть выражение глаз расстрелянных.
Случай этот произошел на Тисе, незадолго до наступления румын. Гала вместе с четырьмя красноармейцами послали в дозор, приказав внимательно осмотреть местность, так как вблизи линии фронта часто шатаются какие-то подозрительные личности, бродят по ничейной земле. Там, где они появляются, линия телефонной связи оказывается перерезанной. Там находят убитых из-за угла красноармейцев или вдруг неизвестно откуда в красноармейцев летят гранаты.
Отправляясь в дозор, Гал был ужасно зол. Если бы его спросили, на кого он зол, он наверняка ответил бы, что на весь мир. Дело в том, что уже тогда ему было понятно, что они сражаются почти напрасно, напрасно несут такие большие потери на этом берегу, так как наступление румын, если только не произойдет какого-нибудь чуда (а какое чудо могло произойти?), окончательно затянет петлю у них на шее, погубит пролетарскую диктатуру. Это, собственно говоря, и было причиной его тогдашней злости.
Крепко сжав зубы, он двигался в голове дозора. Несколько позже бойцы заметили какого-то человека, крикнули ему «Стой!», но тот не остановился. В него стреляли, но он убежал. Вот тогда-то Халкович своим обычным спокойным тоном возьми да и скажи, что у беглеца, видно, хорошие ноги, как у зайца (или что-то в этом роде). Но Гал сразу же закричал, чтобы было тихо и чтобы никто и слова не смел вымолвить. Неохотно бойцы тронулись дальше, ворча и ругаясь, раздвигали ветки деревьев, которые мешали идти, хлестали по лицу, угрожая выбить глаза.
Все уже думали, что больше ничего с ними не случится и они спокойно вернутся в часть, как вдруг в кустах возле пересохшего рукава реки они обнаружили двух красноармейцев, которые лежали, плотно прижавшись к земле, по-видимому скрываясь от кого-то, так, по крайней мере, показалось Галу. Дозорные чуть было не споткнулись о них. Беглецы мигом вскочили на ноги и стали испуганно оглядываться, готовые убежать. Оба они были молоды. Один, повыше ростом, был во френче, в фуражке; на другом же не было френча, он был в одной рубашке и дрожал от холода. Никаких документов у них не оказалось. Задержанные объяснили, что отбились от своей части и теперь разыскивают ее. Насколько Гал помнил, они назвали ему номер части, которая находилась в двадцати километрах от того места, где-то под Сольноком.
— Что-то не то вы говорите, — набросился он на них. — Придумайте что-нибудь другое.
Высокий покраснел от стыда.
— Уж не думаете ли вы, что мы вас обманываем?
— А если думаем? Прячетесь тут без всяких документов, одеты черт знает как! Что можно о вас еще думать?
— Только то, что мы говорим, — ответил высокий, — а мы говорим вам правду.
Другой солдат съежился и стал как бы еще меньше ростом, только таращил свои большие глаза на Гала.
— Не миновать нам теперь беды, — тихо проговорил он. — Не миновать…
Затем они рассказали, что оба они из Пешта, студенты. А когда Гал накричал на низенького и спросил, где же именно он живет в Пеште, тот ничего не смог ответить, только дрожал и все время бормотал, что им не миновать беды. Другой, повыше, хотел было помочь товарищу, но Гал не дал ему говорить.
Нужно было немедленно решать, что с ними делать. Гал хорошо знал все приказы, в которых говорилось о бдительности. Он не забыл и того чувства, которое всегда охватывало его, когда он видел труп красноармейца, убитого белыми из-за угла, взорванный наблюдательный пункт или же перерезанную линию телефонной связи. Понятно, что дезертирам, бесчинствующим в тылу, и шпионам не должно быть никакой пощады. Но вот вопрос, кто эти двое? Возможно, они и на самом деле те, за кого себя выдают: отстали от части и сами не знают, как здесь очутились. Однако эта версия мало чем подтверждается, вернее, вообще ничем не подтверждается. Только тем, что они сами о себе рассказали. Собственно, говорил только один из задержанных, тот, высокий. Но мало ли что он может сказать! Факты говорили против них. А приказы требуют строгости. Следовательно, нужно немедленно решать, что делать с задержанными. Вести их в штаб нецелесообразно, так как и там от них большего все равно не добиться.
— Каким образом вы оказались в форме красноармейцев?
— Бойцам Красной Армии форму выдают, — ответил высокий.
— Но ее можно не только получить, но и где-нибудь достать, — заметил Гал. — Напарник ваш, видимо, оказался не таким проворным, как вы: не смог достать себе френч.
Гал удивлялся самому себе. Внешне он казался строгим и целеустремленным, а на самом деле в душе у него боролись самые противоречивые мысли. Действительно ли они контрреволюционеры? Да или нет? Кто может точно сказать? А решать это как-то нужно! И почему так трудно решить судьбу двух каких-то солдат, когда он на каждом шагу видит, как гибнут люди, его товарищи и друзья? Но тогда… Намного легче понять слепую злость человека, идущего в бой, чем принять решение и произнести: этих людей пустить в расход… Многие солдаты батальона, видевшие десятки убитых товарищей на поле боя, не смогли спокойно смотреть на смерть Альберта Гажи, который пытался дезертировать, но был пойман и приговорен к расстрелу перед
