Марио Ригони - Избранное
В длинном коридоре, где горел свет, ожидали другие конкурсанты. Они с интересом разглядывали друг друга, словно стараясь угадать, у кого шансов больше. Прошел слух, что экзамены отложили на вечер, между тем все теснились у стола, за которым сидел вахтер и где под стеклом лежала ведомость с результатами экзамена, который состоялся накануне. Из какой–то двери вышла пожилая, сильно накрашенная женщина в черном фартуке.
— Участники конкурса группы С, приготовиться! — сказала она.
И, вызвав первого по списку, скрылась за дверью.
Один за другим конкурсанты входили к секретарю комиссии, который был в чине советника второго разряда. Секретарь проверял документы, делал пометку на заранее заготовленном листке и говорил каждому:
— Экзамены состоятся вечером, в двадцать один час.
Когда вошел наш конкурсант, секретарь ободряюще улыбнулся ему и, подмигнув, сказал:
— Хорошо подготовились? Ну стоит ли так волноваться! — И вполголоса задал ему несколько вопросов по государственному строю. — На этом все засыпаются. Повторите. До вечера.
Он вышел, в коридоре негромко переговаривались конкурсанты. Среди них многие уже сдали экзамен накануне и теперь обсуждали вопросы и оценки. Другие должны были сдавать только завтра, но приехали в Рим на день раньше, чтобы потолкаться в приемных, узнать, как сдают.
Кончив регистрировать документы, секретарь вышел к ним, попрощался и всех отпустил. По коридору сновали деловитые машинистки и чиновники с кожаными портфелями под мышкой, сонные вахтеры лениво отвечали на телефонные звонки, курьеры разносили телеграммы, официанты несли на подносах напитки и кофе.
В одиннадцать часов он выбрался на волю и пошел бродить по Риму. Он был совершенно оглушен уличным движением и почти ничего не сумел посмотреть из того, что себе наметил. Вернувшись к пансиону, он позавтракал «У моряка». Ему вспомнился тот зимний вечер, когда он впервые пришел сюда, вымокший и окоченелый; сейчас ему казалось, что он у себя дома. Официант, явно из Абруцци, улыбаясь, бросился ему навстречу и подал меню. Он вернулся в пансион вспотевший и усталый. Разделся, умылся и прилег на кровать, решив повторить по учебнику государственный строй. Простыни липли к телу, тошнотворный запах въедался во все поры, ему казалось, что государственный строй мрачной тучей навис над сонным городом, задыхающимся в послеполуденном зное, и давит на него всей своей тяжестью.
Ему удалось поспать около часа. Потом он зашел в аптеку купить что–нибудь от головной боли, затем в кафе перекусил печеньем, запивая кофе с молоком, и в половине девятого был у министерства. Смеркалось, легкий ветерок качал листья пальм в пустынном дворе, и он почувствовал горьковатый аромат дуба и лавров. Впервые город приблизился к нему вплотную, проник в кровь. Горьковатый запах в пустынном дворе министерства — вот, оказывается, чем был для него Рим. Он прислонился к колонне, закурил, а потом подошел к фонтану, чтобы насладиться этим Римом, который он подсознательно все время искал и только сегодня наконец обрел.
Шаги под портиком вернули его к действительности, к экзаменам. Вновь он очутился в длинном полутемном коридоре, где нервно расхаживали, проглядывая конспекты, десятка два конкурсантов. Члены комиссии уже собрались, и секретарь вызвал первого по списку. Томительно потекло время, все поглядывали на часы, нетерпеливо ожидая, когда выйдет первый экзаменующийся. Наконец он появился, сам не свой от волнения, его окружили и засыпали вопросами — он с трудом отвечал на них.
— Ну как?
— Что тебя спрашивали?
— Что там за люди?
Вахтер зашикал и попросил отойти подальше. Женщины восклицали: «Боже мой!», оправляли платья, приводили в порядок прически. Какая–то тощая старая дева спокойно вышагивала по коридору, в полный голос отвечая на воображаемые вопросы.
Конкурсанты следовали один за другим. Одни выходили очень быстро, буквально через несколько минут: кто–то улыбаясь, довольный собой, кто–то понурившись. Другие задерживались надолго и появлялись взмокшие, измученные. Сразу начиналось обсуждение вопросов, выяснения, уточнения. Некоторые вопросы были совсем простые и имели прямое отношение к их работе, другие посложнее, теоретические. Попадались и мудреные, головоломные. Атмосфера была тяжелая, воздух насыщен сигаретным дымом, потом, бессмысленными, ненужными словами: месячные отчеты, штатные единицы, статистические данные, административный порядок, юридический статус и т. д., и т. п.
Советник второго класса выкрикнул его фамилию, и какая–то женщина шепнула ему вслед: «Ни пуха».
Очутившись в просторной высокой зале, уставленной кожаными диванами и креслами, он увидел только одно — пятерых мужчин, грозных, как судьи в долине Иосафатской, вокруг большого освещенного стола. Он двинулся к ним, коленки у него подгибались. Чей–то голос произнес: «Садитесь», — и он упал в кресло. Где–то часы бесконечно долго отбивали одиннадцать ударов.
— Расскажите о государственном строе.
Некоторое время он молчал, а потом что–то забормотал.
— Это меня не интересует, — раздался неумолимый голос, — я просил вас рассказать о государственном строе.
— Итальянская республика… — сделал он новую попытку. Увидав, как прояснилось на мгновение лицо экзаменатора, он стал говорить о президенте республики, парламенте, выборах, о порядке принятия законов и декретов.
— Достаточно, у меня больше нет вопросов, — остановил его первый экзаменатор.
Последовало еще несколько вопросов, заданных небрежно и лениво, он, как мог, ответил на них, изо всех сил выжимая из себя подходящие слова, но голова его вдруг словно опустела, и все, что он учил, испарилось вместе с капельками пота, которые бисером усеяли его лоб.
— Достаточно, вы свободны, — сказал чей–то голос.
Секретарь поднялся, проводил его, закрыл за ним дверь. Сейчас они будут выставлять ему оценку. Он совершенно перестал понимать, что происходит вокруг, и не знал, что сказать коллегам, которые толпились вокруг него.
Экзамены закончились в полночь. Секретарь вынес ведомость. Оценка была хорошая, не самая высшая, но вполне приличная. Но будет ли этого достаточно? Почти тысяча человек сдавали письменный экзамен, триста были допущены до устного, а мест всего сто четырнадцать.
Он вышел из министерства пошатываясь. Костюм весь пропах табаком. Даже Рим перестал интересовать его. Зашел в пансион за фибровым чемоданом и сразу — на вокзал «Термини». В висках стучало… Рассвет застал его сидящим на каменной скамейке в ожидании первого поезда на Север.
Вечером он был дома. И на этот раз окончательно.
Прошло еще несколько месяцев. Однажды начальник управления передал ему письмо, пришедшее с утренней почтой. Оно было адресовано ему, и на обратной стороне стоял штамп «Палата депутатов». Он смущенно повертел его в руках и, волнуясь, распечатал.
«Счастлив сообщить Вам, что Вы выдержали экзамены…» и т. д. Письмо заканчивалось традиционным «Уважающий Вас…», внизу стояла разборчивая подпись областного депутата.
Но с этого момента начались его мучения. «Да, экзамены я выдержал, — думал он, — но ведь это еще ничего не значит. Может, все коту под хвост? И я на всю жизнь останусь счетным работником третьей категории».
Дома он был груб и вспыльчив; на работе ленив и невнимателен.
Он с тревогой ожидал выхода «Официального бюллетеня кадров» с окончательными итогами конкурса. Год спустя после экзаменов «Бюллетень» появился. Он не нашел своего имени. Экзамены он сдал, но по конкурсу не прошел. А значит, прощай повышение зарплаты, прощай карьера, зависть сослуживцев, уважение жены, детей. Так и будет складывать цифры и составлять акты до конца своих дней. Видно, ему это на роду написано.
Он не вернулся домой к ужину. Бродил по пустынным улочкам, и в голове у него, точно в бредовом вихре, кружились Индия, Африка, папки с делами, списки, цифры, циркуляры, экзамены…
Селеньице в балке
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Борис Пастернак. Зимняя ночь
Нет, снег не падал, это ветер вздымал его вихрями, заслонявшими звезды. Казалось, ты в страшном сне бредешь, окутанный серым облаком, и тебя до костей пронзают ледяные иглы. Порой неудержимо тянуло рухнуть на снег, сжаться в комок, чтобы ощутить последние капли тепла, еще уцелевшие в теле. Майор им приказал:
— Идти быстро, пока не нагоните передовые патрули. Передайте тогда лейтенанту, чтобы он нас подождал — нужно выбраться на другую дорогу.
Потом задула метель. Вначале она словно хотела проверить, способны ли еще сопротивляться ей снег и воздух, затем стала постепенно набирать силу. А потом (когда именно?) он увидел, что остался один и шагает в снежном облаке. Ни лая собак, ни избы, ни дерева — ничего, кроме разбушевавшейся метели. Иногда он чувствовал боль в ногах, ступавших по твердой, мерзлой земле, и ботинки звенели, точно металлические. А то вдруг проваливался в засыпанную снежной пылью яму, и ему казалось, что он вот–вот задохнется.
