Вихрь - Йожеф Дарваш
— Огонь! — закричал Гал. — Всем огонь! Бабяк, бей с упреждением!
Первым заговорил пулемет Келлнера, сразу же за ним — Бабяка. Стреляли из четырех винтовок, а чаще всех Уй. Скоро к ним присоединилась и пятая: это Паренек не усидел на своем месте у стены и, схватив свою винтовку, которая лежала возле Уйя, побежал в другую комнату. Распластавшись рядом с Келлнером, он тоже начал стрелять.
Трое вражеских солдат сразу же свалились на землю. Остальные залегли и стреляли по зданию, стараясь сделать как можно больше выстрелов. Не прекращая огня, они, словно раки, отползали назад; чувствовалось, что им хотелось поскорее укрыться в придорожном кювете.
— Патронов не жалеть! — крикнул Гал. — Всем стрелять!
Еще один вражеский солдат упал на землю. Другой, лежавший рядом с ним, отбросил винтовку и, встав на четвереньки, неуклюже пополз к кювету. Он почти уже дополз до него, оставалось сделать два-три движения, как пуля ударила его в бок. Солдат вздрогнул, перевернулся на спину и замер.
«Так ему и надо, — подумал Гал, быстро загоняя в магазин новую обойму. — Только я опять ошибся. Они не атаковать нас хотели, а хотели закрепиться во дворе, за штабелями кирпичей…»
Вдруг пулемет слева от командира замолчал.
— Бабяк! Черт бы тебя забрал!.. — Гал собирался было крикнуть, что он не приказывал прекращать огонь, но, взглянув в сторону Бабяка, увидел, что тот наполовину свесился со стола, изо рта его течет струйка крови, а руки судорожно вздрагивают.
К Бабяку подскочил Уй и, сдвинув его немного в сторону, залег за его пулеметом.
Пятеро вражеских солдат из двенадцати все же добрались до кювета. Когда последний из них укрылся в спасительной канаве, Гал приказал бойцам прекратить огонь.
Теперь должна была наступить тишина, мертвая тишина. Людям надо было перевести дыхание, а потом опять предстояло продолжать ратный труд. Их целью было уничтожить как можно больше солдат противника.
Теперь же должна была наступить тишина, они заслужили передышку. Но как только смолкло оружие, на смену ему пришел негромкий, но ужасный шум. Пако, сам не зная зачем, начал вдруг собирать в фуражку разлетевшиеся во все стороны стреляные гильзы; и когда он бросал новую гильзу в фуражку, где их было уже много, раздавался тихий звон, словно где-то далеко-далеко, на самом краю света, звонили в колокола.
Келлнер тяжело дышал, беспрерывно покашливал, стонал и наконец так закашлялся, что несколько легче ему стало только тогда, когда Деме влил ему в рот несколько глотков воды из своей фляжки.
Паренек теперь сидел у стены, забившись в угол и втянув голову в плечи. Зубы у него стучали.
Из открытого рта Бабяка падали на пол капли крови. Все уже знали, что Бабяк убит, но никто не смотрел на него. Казалось, что никто из них не знал, что нужно говорить и делать в таких случаях…
Наконец раздался странный, похожий на треск, голос Гала:
— Ты что делаешь? — набросился он на Пако. — Прекрати немедленно!
Пако, стоя на коленях и глядя на Гала, протянул ему фуражку, наполовину наполненную стреляными гильзами.
— Ну… чтобы не валялись под ногами… — И, кивнув головой в сторону Бабяка, сказал: — Бабяка, кажется, убили.
Гал взял свисавшую со стола руку Бабяка. Она была уже холодной, так что не было необходимости щупать пульс. Постепенно и кровь перестала капать на пол. Вокруг пулевой раны застыл странный темный цветок…
Быть может, ему нужно было бы закрыть глаза… уложить по всем правилам на спину, сложить на груди руки, под них подложить фуражку…
— Уй!
— Слушаюсь!
— Шкаф для бумаг поставь вон туда в угол! И положите позади него товарища Бабяка.
Уй поднял тело Бабяка и, положив его в угол, придвинул шкаф.
— Вплотную не придвигай! — заметил ему Келлнер. — Место еще понадобится, всем нам. Так по очереди все туда и ляжем…
— Думаю, что это каждый ясно понимает, — сказал Гал.
— Конечно, — пробормотал Келлнер. — А разве я не то же самое хотел сказать?
— Мы все знаем, что находимся не на ярмарке, — проговорил Халкович. — Чего об этом говорить? Решено — и баста…
— И нечего фантазировать, — начал Пако. — Никто из нас не знает, что с кем будет. Это не от нас зависит. Поживем — увидим.
Гал втайне надеялся, что сейчас Деме изречет что-нибудь такое, что позволит свести весь разговор к шутке, и тогда здоровый смех бойцов прогонит этот сгусток тревоги, который у каждого где-то в груди и мешает свободно дышать. Но Деме молчал, тщательно протирая стекла очков голубым платком.
Гал понимал, что необходимо что-то сделать или сказать, как-то отвлечь людей от тяжелых мыслей. Командир крикнул Пареньку:
— Я тебе что говорил?! Ты почему не выполнил мой приказ?
— Не мог я…
— Товарищи! — обратился к бойцам Гал. — Нам нужно что-то с ним решать. Прошу высказываться.
Паренек испуганно поднял голову:
— Докладываю… ничего не надо со мной решать…
— А ты помолчи. Мы сами решим, а ты должен будешь подчиниться. Ну, что скажете? Мое мнение таково: ему нельзя здесь оставаться…
— Конечно, — согласился Келлнер. — Но ведь вопрос в том, куда ему идти.
— Туда! — Халкович рукой показал в сторону пролома в стене. — Если идти, то только туда.
— А и правда, снять с него фуражку, френч, — заговорил Пако. — Ребенок есть ребенок, кто на него обратит внимание?
— Но я не хочу…
— Твое дело молчать и выполнять, что скажут. Решение наше ты уже слышал. Теперь ты знаешь, куда тебе идти… А теперь я тебя прошу: не спорь. Я не приказываю, а прошу тебя! Ты понял? Мы все этого хотим, и ты не должен противиться…
— А что будет со мной потом? — спросил Паренек. — Куда я денусь? Обратно к своему хозяину? Приду и как ни в чем не бывало скажу: «Я вернулся. Пришел от красных». Да?
— Иди за бригадой. Еще догонишь наших. А уж там позаботятся о твоей судьбе… — Гал замолчал, глядя на искривленный рот Паренька, и вдруг его словно прорвало:. — Пойми же ты наконец, если уйдешь, перед тобой вся жизнь! Если же останешься… Нет, нет! Давай снимай фуражку, снимай френч. Не бойся, не замерзнешь. А теперь иди!
Пако привлек Паренька к себе, обнял, снял с головы фуражку,
