Вихрь - Йожеф Дарваш
— Ну как же, а инвалид на костылях? — заметил Пако.
— Зачем нам сейчас спорить? Почему так холодно отнеслись к нам жители этого города, да и других тоже?.. — Гал внезапно замолчал, бросил беглый взгляд в угол, где стоял шкаф с бумагами. Чувствовалось, что его так и подмывало спросить, почему там лежит Бабяк, но он сдержался. — В чем была наша сила? В наших руках оказалось оружие. Мы пользовались доверием. И надо было сохранить и то и другое. Когда же оружия стало меньше, хорошо было бы сохранить доверие к нам, веру в нас. Это бы сильно помогло нам, но тогда веры этой почти не осталось…
Послышался стук: это Деме щелкнул каблуками.
— Прошу извинить, товарищ Гал, я вынужден вмешаться… если разрешите…
Гал промолчал.
— Нынешнее положение дел, — начал Деме, — можно объяснить многими причинами. Я полагаю, что было бы ошибкой преувеличивать значение субъективных ошибок…
— Возможно, — кивнул Гал. — Если ты захочешь, то теоретически прекрасно сможешь доказать, что я вообще не прав. Это возможно. И все же я говорю, что самые опасные враги революции — враги внутренние. Контрреволюция потому и контрреволюция, что она нападает на нас везде, где только может. Я выстрадал революцию, я проливал за нее свою кровь, чтобы она жила и здравствовала, а тут вдруг собирается какая-то банда…
— Банда. Знакомо мне это слово. Не раз приходилось слышать… — холодно перебил его Уй.
— Бесчинствовать вместе с разорившимися буржуями, у которых не осталось ни филлера за душой. Задерживать толстосумов, чтобы требовать с них выкуп. А если кто из них осмелится сказать хоть одно слово против, такого мигом окрестят буржуем, контрреволюционером — и в расход…
— Не так все это было, — возразил Уй. — Не были те буржуи разоренными. Да известно ли вам, сколько различных контрреволюционных организаций орудовало только в Пеште? А сколько раз товарищи из провинции слали нам телеграммы, звонили по телефону и предупреждали, что там-то и там-то действует контрреволюционная организация! Если бы только правительство успевало с ними справляться… а то оно больше рассуждало о законах, чем делало… Да, люди нас боялись! Ну и что? Так им и надо! В конце концов и им следовало познакомиться со страхом…
По лицу Гала скользнула кривая улыбка.
— Правильно, только страх этот не знал границ. Вас все боялись, даже правительство.
— Мы делали то, что нам поручали… У революции не было времени долго выбирать, — объяснил Уй. Бросив окурок на пол, он тщательно растоптал его ногой. — Иногда допустимо пускать в ход оружие и против безоружного…
— Очень мудро, — съязвил Гал и церемонно кивнул.
Уй кивнул в ответ:
— Если ты мне не веришь, верь самому себе. Ты забирал у крестьянина корову или не забирал? Направлял на беднягу винтовку, когда он не отдавал ее? Да или нет? А ведь тот крестьянин тоже был без оружия.
Крепко сжав губы, Гал пристально посмотрел на Уйя.
— Это было на фронте! — закричал он. — Солдатам же нужно было что-то есть!
— Да, но тогда вся жизнь была фронтом, — не отступал Уй. — Факт остается фактом, и ты угрожал оружием — ты по одной причине, я по другой…
Пако сокрушенно покачал головой.
— А вы в этом не правы, товарищ, — обратился он к Уйю. — Вы ведь знаете, какое нутро у крестьянина. В тот момент бедняга ничего не видел, кроме своей коровы, которую у него забирают. Разумеется, он не хотел отдавать ее. Надо было успокоить его…
— Другие тоже протестовали, не давали, — пожал плечами Уй. — Выходит, их тоже нужно было успокаивать…
— Он и спорит-то точно так, как вел себя раньше, — бросил Гал. — Нечестно. Как трус. Да они все такими и были! Все время. Как увидят перед собой силу, так от их храбрости и следа не остается. А когда вас послали на фронт, разбегались как зайцы. А ведь там-то и можно было себя показать…
— Возможно, среди нас и были такие, — проговорил Уй. — Я лично ни от кого не бегал.
— Хотел бы я знать, куда вы зайдете с этим спором, — бросил через плечо Халкович.
— Куда зайдем?! — прогремел в ответ Гал. — Я скажу. Я тебе скажу, что меня возмущает. Меня возмущает, что если случайно… если совершенно случайно наш друг попадет в лапы к этим солдатам, что идут на нас, и они вздернут его на высоком дереве, то это будет самой большой несправедливостью на свете. Потому что его головой дано право распоряжаться только мне. Мне, тебе, Бабяку, всем нам…
Кровь отлила от лица Уйя.
«Знакомые речи… — думал он. — Затвердил как попугай… Наши люди…»
Какое-то мгновение казалось, что он вот-вот бросится на Гала.
— Пожалуйста! — закричал он. — Пожалуйста, приговаривайте меня к смерти! Я встану к стенке, только пусть вас потом не мучает совесть, что вы поверили белой пропаганде…
Гал одним движением схватил прислоненную к стене винтовку.
— Ну! Становись к стенке!
— Да вы что это? Одумайтесь! — закричал Пако.
— Становись к стенке! — прорычал Гал. Побелевшая от напряжения рука с силой щелкнула затвором.
Из маленькой комнаты выскочил Келлнер.
— Берци! — крикнул он, и одновременно с криком усы у него вздрогнули, словно сигнальные флажки, извещающие об опасности. — Берци!
— Молчать! Всем молчать! Пусть восторжествует справедливость! Становись к стенке!
Уй уже стоял метрах в полутора от Халковича. Глаза сощурены. Рука вздрогнула и потянулась к шее, словно он хотел расстегнуть ворот рубашки, но он лишь сдвинул фуражку на самый затылок.
Гал вскинул винтовку, палец его лег на спусковой крючок. Он тяжело дышал.
— Ребята, что мы на них смотрим? Развести их нужно, — заикаясь, пробормотал Пако.
— Только как следует цельтесь, — проговорил Уй, без страха смотря Галу прямо в глаза. — Ну, стреляйте! И тогда считайте, что этим вы все решили! А потом вдруг поймете, что вы себя самого расстреляли, когда пулю в меня всадите… Только тогда жалеть будет уже поздно!
Неожиданно Гал резко отставил ногу назад и, подтащив к себе стул, упал на него, опустив винтовку на колени.
— Гнилье! — истерично выкрикнул он. — Такие отравили вокруг воздух!
— Ну ладно, Берци, одумайся, — начал увещевать Гала Келлнер. — Ведь знаешь же, что ты не прав…
— Прав!..
— Правда совсем не в том…
«Отравили воздух», — с горечью подумал Уй. Подождав немного, он дернул плечом и пошел на свое место. Не проронив ни слова, он положил руку на рукоятку пулемета. Сдвинул фуражку на самый лоб, словно солнце светило в окно, слепило ему глаза. Келлнер тоже вернулся на свое место. Потом наступила длительная тишина, которую нарушало лишь
