Манная каша на троих - Лина Городецкая
А на соседней улице выловили целую «крысиную» семью. Так соседи говорили. Прятались двое стариков и внучка их лет семи, и где прятались? За двойной дверью погреба, но голод не тетка, вышла бабка что-то поменять, тут их и в капкан. И в гетто – чтобы не пачкали чистый город без евреев.
А в стоге сена возле деревни Дукорщины нашли известного архитектора, не помнит Петр его имени, да и фамилия вроде не еврейская: Коржун. А все ж он евреем оказался. Прятался Коржун этот со своим тринадцатилетним племянником. Да только от внимательных глаз ничего не утаишь. Местный селянин, рассказывают люди, выдал их и был награжден парой новых сапог. А евреев этих, архитектора с мальчишкой, сначала избили до полусмерти, а потом повесили на телеграфном столбе напротив полицейского участка, у каждого на шее табличка с надписью «Жид». Трое суток тела висели, пока из гетто не привели людей, чтобы они сняли трупы. Похоронить не разрешили. Приказали бросить в яму возле базара. А чтоб полицаям да немцам было веселее наблюдать все это, велели евреям петь «Интернационал»…
Эта последняя история окончательно добила Петра. Те евреи прятались в стогу сена, и все равно нашли их. А у него они – дома, и не имеет значения, что дети малые. Все, все евреи со стариками своими и с детьми грудными подлежат уничтожению – так теперь говорят…
Сперва Петр пытался анализировать, задавался вопросами, почему так, за что… Ответов он в принципе не находил. Где-то глубоко в душе оставалось недоумение: люди они как люди. Христа распяли? Так когда это было… Молятся по-своему? Так давно уже почти никто и не молится, только старики, а молодежь ведь при советской власти родилась, все из одной школы, все там выросли, один выпускной вечер был, общие свадьбы гуляли… Чем они отличаются от других?
Но вопросы оставались без ответов. И тут вспомнил Петр, как учил геометрию в школе. Отличником не был, но все же предметы знал сносно, теоремы, аксиомы всякие… Теоремы требовали доказательств, а аксиомы – нет. Выучи и знай. Так и здесь, наверное: все, что происходит,– аксиома без доказательств. Раз говорят, что подлежат уничтожению, значит, так и есть. Один может ошибаться, а целый город – нет. Так он для себя решил. И стало Петру легче.
И решение пришло быстро. Вот что значит – поговорил с сестрой старшей. Все на полочках разложилось. Надо только действовать. Отвести детей к Дине, она там в одной комнате со всей семьей своей, да ничего, в тесноте, как говорится, да не в обиде. У Петра даже настроение исправилось, когда он понял, что есть выход из этого черного тупика.
Он сложил детские пожитки в вещевой мешок, чтобы не сказала Дина: мол, дети у тебя запущенные. Нагрел воду, печь хорошо растопил и выкупал обоих. Дети радовались водичке, Галка плескалась в тазу своем, а Саша пытался кораблик бумажный пристроить на воде и пустить его в плавание, пока тот не намок.
А как они обрадовались, что пойдут к Дине! Сколько Петр с ними, а их все тянет и тянет к матери.
Он привел их в гетто тринадцатого октября. Осень в том году была холодная, зябкая. Пришлось хорошо укутать детей. Увидел ворота, проволоку колючую, часового. Часовой, местный полицай, знал Петра по футбольным матчам, они до войны в одной любительской команде играли. Посмотрел на Петра, покрутил пальцем около виска:
– Ты куда, дурень? Со здоровой головой в больную постель потянуло?
– Нет, что ты,– ответил Петр,– мать их тут, тянет их к матери, что мне делать?
Часовой странно посмотрел на него. Или показалось? Затем пожал плечами и пропустил с детьми в глубину гетто.
Квартиру, в которой жила Дина с семьей, Петр нашел довольно быстро. И Дину нашел. Не узнал ее сразу: неужели это его красавица жена?
– Дети скучают, тебя везде ищут,– сказал он, стараясь не глядеть ей в лицо.– Просятся к тебе, вот…
Петр не договорил, потому что все-таки пересекся с ней взглядом.
Она стояла посреди комнаты, молчала, опустив руки, и пристально смотрела на него. А дети повисли на матери. Галочка, как маленький теленок, пыталась уткнуться в мамину юбку. Саша прыгал рядом, очень хотел обратить на себя внимание.
Дина прижала их обоих к себе, не отводя глаз от Петра. Он все в нем прочитал. И этого взгляда ее забыть уже не сумел, как ни старался все годы.
* * *
Он уходил из гетто. Шел домой, свободный человек, больше не обремененный ничем, он мог спокойно смотреть в глаза каждому. Петр пришел в онемевший дом, достал давно припрятанную бутылку водки и целиком выпил из горла. Его стошнило. Он нашел корку черствого хлеба, сжевал ее и, не раздеваясь, упал на постель. А в это время к воротам гетто подъехали крытые брезентом грузовики. Почти сразу все оно было окружено немцами и полицейской командой.
Петр проспал двое суток. Спал, судорожно вздрагивая и что-то бормоча. Но к концу этого длинного, почти бесконечного сна успокоился. Дыхание выровнялось, и кошмары стали покидать его воспаленный мозг.
Об уничтожении гетто он узнал через несколько дней. О том, как полицаи выгоняли евреев из домов и, избивая, гнали под дождем к старому кладбищу, где находился песчаный карьер. О том, как расстреливали каждого, кто пытался прорвать оцепление. О том, как люди бросали драгоценности и деньги в ведро, поставленное у края карьера. О том, как ударами прикладов местные полицаи подгоняли группы евреев, стариков и женщин с детьми, к краю обрыва, выстраивали в шеренгу по пятьдесят человек. Прибывшие литовцы расстреливали людей из пулеметов, а малышей до двух лет сбрасывали в яму живыми. Пуля хоть и дура, но дорого стоит… Велено экономить.
* * *
– Что ты хочешь, Факторович?! – зло сказал Петр.– Будь на мне чья-то кровь, меня бы посадили, сам прекрасно знаешь. Тут многих пересажали, кто немцам потакал. А если не посадили, значит, не виновен. И нечего тебе за советский суд решать.
– Всех, говоришь, пересажали? – переспросил Борис.– Нет, Репейников, не всех… Андрея Ващюка, который моей Любочке голову об стену разбил, а Броню проколол штыком, когда она упала около убитого ребенка,– его, суку, не посадили. Любочке за день до этого два годика исполнилось. Бежал он, отморозок, раньше успел. Если бы мне его найти, я бы…
Петр вздрогнул, увидев даже в темноте, как исказилось лицо Бориса.
