Чардаш смерти - Татьяна Олеговна Беспалова
– Чатхо! – завопил Шаймоши.
Прильнув к телу товарища он, как безутешная вдова, принялся бормотать что-то на венгерском языке, обильно пересыпая свою речь замысловатой русской бранью. Колдун, раскурив трубку, бродил вокруг колодца, высматривал под ногами, словно никак не мог налюбоваться своими литыми калошами. Сладковатый дымок его трубки напомнил Октябрине о чём-то давно – ещё в младенчестве – и прочно забытом.
Октябрина наконец решилась осмотреть остальных мертвецов. Да, на телах были видны следы пулевых ранений. Шинель одного из солдат интендантского взвода почернела от крови, в виске зияло небольшое отверстие. Раны другого вовсе не казались смертельными. Одна пуля попала ему в ногу, другая – в плечо, под правую ключицу. Лица всех хранили печать сонного, совсем мирного покоя. Притворяясь заинтересованной, она украдкой вытащила из кармана пистолет, быстро подсунула под неподвижное тело рядового интендантской роты. Во всё время операции Октябрина не переставала следить за Колдуном. О Шаймоши можно не волноваться. Тот так увлёкся своим горем, что совершенно перестал бояться смерти. Колдун приблизился к Октябрине.
– Они умерли легко. Сразу, – тихо проговорил Колдун. – А этот уснул. Замёрз. Его бросили в колодец ещё живым. Мальцы торопились и правильно делали.
– Приавил? – Шаймоши поднял на них заплаканное, пылающее лицо. – Приавил? Du hast gesagt, dass?
– Гы-ы-ы! – Колдун подбросил в воздух и ловко поймал кочергу.
Пыточный инструмент оказался на удивление прочным. Во всё время операции по извлечению останков мадьяр из колодца Колдун использовал её, как крюк. Он подцеплял мёртвых мадьяр за шиворот, за ремни, за хлястики шинелей.
– Богу Божье, кесарю кесарево. Гы-ы-ы!
– Was?
Октябрина в ужасе смотрела на почерневший от топочного жара инструмент. Не помня себя, она ухватилась за Шаймоши, словно именно он являлся тем проводником, который способен вывести её из этого обледеневшего ада. Шаймоши дёрнулся, попытался высвободиться, но Октябрина удерживала его крепко. Так держится утопающий за спасательный круг. Так крепко может быть только последнее объятие влюблённых перед разлукой. Что пугало её больше пыточный инструмент или собственная отвага? Она крепко сомкнула веки, и это было нетрудно сделать. Слёзы, струившиеся из её глаза моментально схватывались морозом, ресницы слипались, и это было хорошо. Она больше не хотела смотреть на пытки и убийства. Она не хотела видеть мертвецов.
– Довольно! Хватит! Не надо! – вопила она. – Он глумится над Евангелием! В конце концов случится же такой суд, от которого вы не сможете убежать! Такой суд не подкупишь! Потому что это не человеческий суд!
– А какой же? Гы-ы-ы! – голос Колдуна сочился ехидством. – Держи покрепче супостата!
– Was? Was?! – бормотал Шаймоши.
Октябрина на миг приоткрыла глаза и, узрев занесённую для удара кочергу, снова сомкнула веки. Глухой звук первого удара отозвался в теле Шаймоши бурной дрожью. Второй удар зазвенел металлом. Видимо, кочерга угодила в пуговицу или пряжку ремня. Этот удар исторг из тело Шаймоши жалобный писк. Октябрина истратила последние силы, стараясь удержать тело мадьяра от падения. Третий удар Колдун нанёс в голову. Октябрина ощутила на лице тёплую влагу. В нос ударил неприятный, но ставший уже привычным запах скотобойни. Что если Колдун подпалит мадьяра? Глаз можно не открывать, но запах! Без зрения можно пока обойтись, но она не в силах перестать дышать! Нет, она больше не хочет вдыхать запах горелой человечины. Если дело касается Ромкиной жизни – она многое готова претерпеть, но… Ах, Ромка! Октябрина подавила первый рвотный позыв.
– Терпи! Ещё немного! – прорычал Колдун.
Четвёртым ударом он наградил уже мертвеца. Тело мадьяра вывалилось из ослабевших объятий Октябрины.
– Не зевай! Бери его за ноги! Да открой же ты глаза! Гы-ы-ы! А когда гадёныша пытали, ты не жмурилась. Нравилось смотреть, да? Хоть бы пикнула, комсомолка.
Октябрина ухватила Шаймоши за полы шинели, приподняла. Колдун держал его под мышки. Вместе они приподняли его над краем колодезного сруба.
– Всё. Теперь отпусти его. Пусть валится в адскую бездну, – проговорил Колдун.
А потом он принялся черпать горстями снег и сыпать его на голову Октябрине. Перед этим он сорвал с её головы окровавленный платок и выбросил его в колодец. Влажные и шершавые прикосновения его рукавиц согревали, питали, заставляя кровь быстрее бежать по венам. Морозный воздух теперь казался ей сладким – запахи тления и кровавой скотобойни куда-то улетучились.
– Боже, помоги мне выдержать всё! – шептала она. – Господи, спаси наши души!
– Чёрный цвет одним хорош – на нём крови не видно! Гы-ы-ы!
Колдун уже чистил её чёрненький полушубок. Прикосновения его рук были лёгкими, точными, уверенными. А ведь он только что забил до смерти человека! Где же страшная кочерга? Октябрина огляделась. Колдун топтался вокруг неё, продолжая оглаживать быстрыми, невесомыми движениями. Кочерга торчала из-за его широкого, ямщицкого кушака. Октябрина вздрогнула.
– Что уставилась, комсомольский выродок? – фыркнул Колдун. – Неужели ж ты решила, что я стану надрывать своих лошадей? Зачем добрым животным тащить в Семидесятское эдакую вот мразь? Его благородию мы скажем, будто его ординарец умом исказился при виде мёртвых товарищей и пешим порядком помчался за подмогой?
– И он нам поверит?
– Кто? Его благородие? Да у него нет выбора. Верить нам и немного ещё пожить или не верить и издохнуть незамедлительно. Гы-ы-ы! Стой! Куда подалась, комсомолка! Тоже за подмогой? Гы-ы-ы! Тут нет никого…
– Откуда вы знаете?
– Я все дела округи знаю. Сейчас вот, прямо сию минуту, его интендантское благородие погнал на расчистку дорог всё наличное население Семидесятского. Ждут-пождут обратно полуторку и «хорьх», но понимают, что те скоро не прибудут.
– Вы не можете знать наверняка.
– А наверняка ничего и нет. Гы-ы-ы! Про вас с папашей и то не знал наверняка, хотя Лаврик мне и дату диверсии, и состав группы довольно точно донёс. Но вот не ведал же он о том, что ты следом за папашей увяжешься.
Октябрина шарахнулась назад, подалее от сруба, но убегать всё-таки не решилась. Да и куда же ей действительно бежать? Она
