Чардаш смерти - Татьяна Олеговна Беспалова
– Проклятый клоповник! – прошипел Дани.
Возня в сенях затихла. Хлопнула наружная дверь – дед Матюха в сопровождении Шаймоши удалился на поиски трупов…
Оказавшись на восточном фронте, Дани отвык тешить себя иллюзиями. Конечно, тела троих его товарищей давно окоченели. Не стоит гадать о том, как двум соплякам-партизанам удалось за считанные часы и совершенно бесшумно их уничтожить. Теперь первейший долг Дани – похоронить убитых, ну а после этого надо спасаться самим. Кресты венгерских солдатских могил стоят везде, где солдатский долг потребовал последней и величайшей жертвы. Остались они и в разрушенном Воронеже. Там, посреди разрушенного города, между сгоревшими фасадами и баррикадами, перед заводами, в скверах и на улицах, и на берегах Дона – везде солдатские кресты. Там он похоронил и Гильдебранта Хельвига, и Ласло, и Алмоса, и Отто.
Раненый под скамьёй принялся громко стонать. Дани повернул голову. Красный профессор лежал без движения. Нет, отсюда опасности ждать не следует. Если только из вьюжных сумерек не явятся новые партизаны.
* * *
Колдун уже просунул руки в рукава тулупа, уже нахлобучил шапку. Сейчас он выйдет в сени. Шаймоши уже там гремит железом. Они покинут избу, а она останется наедине с Ярым Мадьяром. И тогда будь что будет. Она или убьёт его, или… Чем убьёт? Да хоть той самой кочергой, пыточным инструментом. Сделает дело не спасения ради. У неё есть долг перед Родиной и товарищами, и она долг отдаст, а там – будь, что будет. Октябрине вспомнилось последнее свидание с матерью, губернская больница на северо-западной окраине Воронежа, парк, ротонда, раненый солдат, рядовой из штрафного батальона, что лежал на койке в коридоре битком набитого увечными хирургического отделения. Её поразили тогда две вещи: огромная, оцинкованная ванна, наполненная ампутированными конечностями, и этот раненый парнишка. Она бежала по пропахшему карболкой больничному коридору, лавируя между людьми – пациентами и медперсоналом – двигавшимися во встречном и попутном направлениях, когда он ухватил её за край одежды. Крепко ухватил, едва не порвав прочную ткань форменной юбки. Да! Тогда она уже носила форму, по-весеннему, жаркому времени надела туфельки. С самого начала войны мать переселилась жить в больницу. Домой приходила редко, смертельно усталая и неразговорчивая. В такие дни младший из братьев, Матвей, повисал на ней или следовал шаг в шаг, неотлучно и даже, как совсем маленький, норовил улечься спать в одной постели. С наступлением весны по городу поползли тревожные слухи, что, дескать, скоро немец подойдёт к Дону. Слухи приносили беженцы, толпами валившие из сопредельной, Курской губернии. Им не давали задерживаться в городе, старались побыстрее отправить в Борисоглебск и далее в Саратов. В мае 1942 года, когда налёты фашисткой авиации участились, было принято решение о передислокации их разведывательно-диверсионной группы в Борисоглебский район. В это же время, по окончании весеннего семестра в институте, её отец, Родион Петрович Табунщиков перевёлся на работу в их разведшколу. Первым делом он, конечно, попытался избавиться от Октябрины, но об этом сейчас, в занесённой снегами избе пастуха, вспоминать не хотелось. Хотелось вспомнить о прощании с матерью, о том парне из штрафного батальона, который удерживал её за подол юбки в мужском хирургическом отделении губернской больницы.
Итак, перед отправкой в Борисоглебск Октябрина забежала в больницу проститься с матерью. Длинный коридор мужского хирургического отделения. Во времена раннего школьного детства он казался Октябрине бесконечным. С годами становясь всё короче, коридор этот сделался таким же родным, как её ученический письменный стол, как её крохотная девичья горница, как потрёпанный томик Пушкина, на котором она частенько гадала. Она помнила каждую половицу, сверкающего чистотой, деревянного, крашеного пола. По левую руку – ряд белых филёнчатых дверей, ведущих в больничные палаты, по правую – вереница высоких окон. За окнами ветви тополей. Ах, больничный парк – это отдельная история. Тропинки, дорожки, ротонда, цветущая сирень, огромная клумба перед входом в главный корпус. Вокруг неё, в тени сиреневых кустов, – скамьи. Одна из них, самая дальняя, их с Ромкой скамья.
Штрафник лежал по правую руку, напротив двери в процедурную. Его кровать стояла в простенке между двух окон. Октябрина бежала в противоположный конец коридора, надеясь отыскать мать в ординаторской, когда чья-то крепкая рука ухватила её за подол. Ткань юбки затрещала.
– Зачем вы!.. Я тороплюсь! – Октябрина хотела возмутиться, но осеклась.
Лицо солдата было бледней чисто вымытых оконных рам. Глаза запали. Щёки и подбородок пестрели свежими порезами – госпитальная санитарка Клавдия Тихоновна была никудышным цирюльником. Тело его, прикрытое синим одеялом, показалось Октябрине слишком коротким. Что ж, она уже свыклась с подобными зрелищами.
– Милый, что вам нужно? Воды? Судно?
– Ты знаешь что такое заградотряд?.. – тихо спросил он.
– Тише! – она склонилась к солдату. – Не нужно так кричать!
– … когда вас гонят на мины. Когда вашими телами разминируют минные поля…
– Тише! – Октябрина присела на корточки, тщетно пытаясь отцепить его руку от собственной юбки.
– … твоим телом, нежным, мягким, ранимым кто-то хочет воевать… Зачем?
– Тише! – она положила ладонь солдату на лоб и стала озираться по сторонам. Надо позвать санитарку. Пусть вколят ему или вольют, или…
Мимо текла больничная толпа: озабоченные медсёстры со штативами для капельниц, раненые в полосатых и клетчатых госпитальных пижамах – избранные счастливцы. Им удалось добраться в тыл из полевых лазаретов и не умереть от ран, и не быть убитыми под обстрелами. Многие ковыляли на костылях. Выздоравливающие прохаживались по одиночке и группами. Некоторые посматривали на Октябрину с нарочитым, мужским вниманием, иные здоровались. Каждый знал, что она дочь лучшего из хирургов в этом отделении. Но этот штрафник – он точно её не знал.
– Вам надо успокоиться…
– Зачем? Думаешь, меня расстреляют за трепотню? Ха! – Он окинул взглядом собственное, слишком короткое тело. – Или опять закатают в штрафбат? Что ещё более страшное может со мной случиться, если уже случилось вот это?
– Вас скоро отправят в тыл и там… – она смотрела на его лицо, стараясь не жмуриться, не отводить взгляда.
Сейчас в заваленной снегом избушке пастуха она ясно припомнила свои тогдашние мысли: «А если и я так? А если и со мной такое случится? Вынесу ли?» Её спас родной голос.
– Октябрина! Тяпа!
