Николай Кожевников - Гибель дракона

— Доведешь ты меня до греха, старый идиот! — обозлился Зотов. — Хотел с тобой добром, а ты кусаешься? Сгною! Потаскушку твою сгноил, и тебя сгною!

Федор Григорьевич сел.

— Ты... ты... — задыхаясь, он дернул воротник рубашки, посыпались пуговицы. — Я знал, что ты... ты Лизу сгубил, сукин ты сын! — шатаясь, Федор Григорьевич поднялся. — Уйди, черная душа! Проклятый твой род!

Зотов поднял кулаки и шагнул к Коврову.

— Не моги-ка, дядя! — сердито крикнул Ли Чан. Он давно слушал разговор, стоя под дверью. — Ходи домой, ходи! Ночь на дворе. Худой ты человек, худая у тебя душа. Волка встретишь — вот твой брат, — он смело пошел на Зотова. — Ходи!

Фрол Куприянович не ожидал такого оборота.

— Молчи, ходя! — заорал он. — Хочешь в петле болтаться? Жить надоело? Вон отсюда!

Но Ли Чан, цепко ухватив Зотова за воротник шубы, уже выталкивал его в дверь, приговаривая:

— Ходи домой, черный душа! Ходи домой, худой люди!

Не успел Ли Чан возвратиться из сеней, в окно влетел камень. Послышался звон разбитого стекла. Пахнуло холодом. Ли Чан торопливо выскочил на улицу, но увидел только спину поспешно убегавшего купца.

— Шибко худой люди! — плевался Ли Чан, входя в комнату. — Лежи, Федья, друг. На печку лезь. Тепло тама.

Михаила трясло от злобы на отца и от сознания собственного бессилия.

Уже под утро к Михаилу пришел посетитель, китаец. Разговор был деловой и короткий. Адреса, пароли, деньги, оружие, взрывчатка. Тепло простившись, китаец ушел. Михаил был с этой минуты свободен. Задание выполнено. Пора возвращаться в отряд.

— Ты не думай чего... — строго сказал ему на прощание Федор Григорьевич. — Ответчик за мою Лизавету — твой отец. С него спрос. А ты... тебя... Ну, одним словом, никакой твоей вины нету.

— Встретишь Вана — скажи: живу совсем ладно, — торопливо прощался Ли Чан. — Только, — Ли Чан опустил седую голову, — скорей японца гони-гони. А то... помирай мы... Скорей гони.

Они сидели возле чугунки, глядя на веселые язычки пламени. Лед на окошке подтаял, с подоконника редко и мерно падали звонкие капли.

— Вчера получила письмо от папы, — тихо сказала Ольга. — У меня дед живет в Маньчжурии.

— Как? Почему? — удивился Карпов.

— Он еще до революции уехал туда с бабушкой. От нищеты. От голода. А теперь... Японцы там арестовали папину сестру Лизу. Скоро год. И не говорят, где она, — Ольга зябко пожала плечами. — Страшно там. Солдаты говорят: злая земля. Там, за рубежом.

Земля не бывает злой, хотел возразить Карпов, ее делают злой люди. Но, подумав, согласился с Ольгой: где японцы, там злая земля. А в Маньчжурии — они, японцы.

— Не вечно так будет, — сказал он. — И там есть коммунисты, и там идет борьба.

Долго молчали.

— Война, — проговорила, наконец, Ольга. — Сколько горя, сколько слез! В людях все человеческое умирает. Жестокость и жестокость...

— Неверно это, — сказал Карпов, помешивая в печурке тонким железным прутиком. — Неверно. Мне даже кажется, что на войне может родиться самая сильная и самая верная любовь.

— Любовь военного времени? — грустно усмехнулась Ольга. — Сильная? Может быть. Но временная, как и сама война.

— Просто... ужасы бросаются в глаза. Крепче и больней запоминаются. Но люди остаются людьми. И чувства — чувствами...

— Некоторые так считают: живи, пока живется. Лови минуту — война все спишет. Я так не могу. Такое на земле горе — разве можно думать о своих коротеньких радостях!..

— Но ведь любовь — не коротенькая, а настоящая, единственная — приходит однажды. Она может прийти и на войне. Прогнать? Она уже не вернется, она приходит только раз, как рождение, как смерть.

— Может быть... Когда мы, девушки, приехали сюда, майор Подгалло собрал нас и сказал: «В войну чувства людей обострены. Иногда случается, что мимолетное может вскружить голову, как самое настоящее. Смотрите, девушки, человеку внутрь». А как увидеть, что там у человека внутри?...

— Это нелегко... Но вот я, как только увидел вас впервые — помните, наводнение было и я продрог? — я уже в ту первую минуту подумал, что знаю вас давным-давно, всю жизнь... Никогда прежде со мной такого не случалось...

— Не надо об этом... не надо.

— Может быть, и не надо. Может, и не время... Но я уезжаю на курсы политсостава. Кто знает, как все повернется. И я должен сказать...

— Не надо... Я знаю, что вы скажете.

Машина часто застревала на перекрестках: в центре города тесно. Но за разговором время летело незаметно, и дорога не казалась долгой.

— Вы думаете, мой дорогой друг, я показал вам самое лучшее? Как говорят наши победоносные союзники, русские, — черт бы их побрал! — показываю «товар лицом»? — Гаррисон засмеялся и хлопнул Казимуру по колену. — Нет, мистер Тахота. Вам нужно посмотреть наши заводы в Детройте. Или бойни Чикаго. Вот там настоящий американский размах. А здесь — мелочь.

«Хитрит, янки! — думал Казимура. — Конца разговорам не видно. А нужного слова не вытянешь».

— Что вы видели? — продолжал Гаррисон. — Мелкие филиалы Форда. Они построены для удобства: детали легче перевезти, чем собранные машины. Здесь только собирают — порт рядом. Это Нью-Йорк, господин Тахота. Здесь слишком много людей.

— Дом Мицубиси считает, что рождаемость людей слишком велика. Ее необходимо время от времени... — японец замялся, подыскивая слово, — ...сокращать.

— Путем кровопускания, — с усмешкой подхватил Гаррисон. — Когда-нибудь ваша теория завоюет признание во всем мире. Действительно, очень много безработных.

— Я позволю напомнить: главное, из-за чего я приехал, мистер Гаррисон, извините меня, остается неизвестным, — Казимура поежился: машина мчалась с предельной скоростью по бетонированной дороге. — Я живу в Нью-Йорке, а дело сохнет, как умирающий бамбук.

Гаррисон оглядел японца пристальным, чуть насмешливым взглядом:

— Вы не знаете Америки, мистер Тахота. Там, куда мы едем, вы получите все: образцы, чертежи, контракты. Возможно, вам придется встретиться с высокими представителями нашего делового мира. Будьте готовы к этому, — он закурил сигару и, покряхтывая, положил ноги на спинку сидения шофера. — Ну-с, а как наш старый Ивасаки?

— Судьбы человеческие в руках богов, — неопределенно ответил Казимура. Только с двумя своими агентами капитан успел коротко переговорить. И, кажется, Гаррисон заметил это, не отпускает больше от себя ни на минуту. Поистине, руководит каждым шагом. Где уж тут думать о возобновлении старых связей.

— Давно вы служите у Мицубиси? — прервал его размышления голос Гаррисона.

— Четвертое поколение связано с этим великим домом, — пробормотал Казимура заученный текст. — Но, многоуважаемый...

— Ни слова о делах, мистер Тахота! — недовольно перебил Гаррисон. «Ну его к дьяволу, этого прилизанного инженера с замашками разведчика». Впрочем, все японцы казались ему разведчиками, похожими друг на друга, как две капли воды. Одни и те же лица, рост, манеры, вопросы. Вопросы без конца. Скорее бы сдать его агенту Федерального Бюро.

Через полчаса машина остановилась у подъезда виллы в сорока километрах от города. Японца проводили в предназначенные ему комнаты. Гаррисон прошел в гостиную. Там, за круглым столом, удобно расположившись в мягких креслах, сидели представители различных фирм, заинтересованных в сделках с Японией. Гаррисон низко поклонился сухощавому высокомерному человеку с моноклем, потом остальным, затем каждому почтительно пожал руку.

— Господа! Интересующий нас человек прибыл и находится здесь. Он может быть вызван в любую минуту.

...Оставшись один, Казимура быстро, но тщательно осмотрел комнаты. Капитана заинтересовала дверь в столовой, запертая изнутри. Он, наклонился к замочной скважине. Ключ был вставлен боком. Казимура чуть слышно перевел дыхание и заглянул в скважину. Прямо против него за круглым столом сидел высокий сухощавый человек.

— По старшинству начинать вам, мистер Джеркинс, — повернулся к сухощавому толстый флегматичный джентльмен с сигарой в зубах. — Вы наш председатель. Надеюсь, никто не претендует на этот э-э-э... пост?

«Джеркинс — юрисконсульт самого Форда, — вспомнил Казимура. — Если уж он нашел нужным приехать, значит, дело чрезвычайной важности».

Джеркинс учтиво поклонился и, ловко поймав выпавший монокль, броском возвратил его на место.

— Приступим, джентльмены, — произнес он сухо. — Я думаю, что мы не станем пока тревожить представителя Мицубиси, потому что дело, которое привело нас сюда, имеет не только финансовое, но и политическое значение, — он многозначительно поднял палец.

— Моя политика — продать подороже, — засмеялся толстяк.

— Это так, мистер Гортфрид, — поддержал Джеркинс. — Но все мы, джентльмены, помним горячие споры по вопросу о помощи России.