Я шкурой помню наползавший танк - Юрий Иванович Хоба
Особенно симпатична последняя. Если совершить восхождение на маковку древнего капища, то взору откроется палитра поймы. Здесь очень много изумрудного, темно-синего и алого.
Изумруд – это отягощённые туманом озимые, темно-синее – куртины усыпанного ягодами терновника, алое – недотрога шиповник.
Берега Молочной и сама пойма помнят прикосновения сшитых из бычьих шкур сандалий жрецов, которые славили солнце задолго до Рождества Христова, медные подковы половецких лошадок, каблуки сапог девиц из женской штрафной роты.
Живые сполна отдали дань погибшим девчатам. Собрали рассеянные по косогору останки, снесли в одну братскую могилу на приречном холме и увенчали её сломанной пополам стальной розой.
И только природа никак не успокаивается. Она зажгла по всей пойме лампады шиповника и периодически выталкивает на поверхность почвы отстреленные гильзы, гребни, пудреницы и потухшие карманные зеркальца.
– Возвращаем хозяйкам законное имущество, – объяснил молодой человек, устроивший для гостей из Донбасса экскурсию к могиле женской штрафной роты. Повествовал добровольный гид о боях на Молочной со знанием дела и очень прочувственно. Однако он так и не ответил на вопрос: почему люди для битвы выбирают заповедные уголки природы, где впору только молиться и отдыхать душой?
Пещера эпохи поздней бронзы недоступна
С горного отвала линия боевого соприкосновения просматривается в мельчайших деталях. В бинокль хорошо виден торец полезащитной полосы и подорвавшийся на противотанковой мине колёсный трактор, чуток левее – обозначенное матерым камышом русло степной речушки и брошенная по извилистому берегу тропинка.
Степная речушка вместе с травами изнемогает от обилия осеннего света. Кажется, не луки, а златокованые гвозди вонзаются в холмы, плеши которых едва прикрыты лохмами ковыля.
Единственное местечко, где можно спрятаться от солнечного половодья – карстовая пещера. В ней всегда прохладно и настолько сумеречно от заслонившего узкий лаз тернового куста, что оставленные на сводах рисунки художника эпохи поздней бронзы выглядят посланиями из преисподней.
Однако пещера находится на нейтральной территории. Вход в неё денно и нощно сторожат прицелы снайперских винтовок и экраны тепловизоров, где всё выдержано в серых тонах.
Впрочем, нейтралку зовут серой зоной и по другой причине. Если долго глядеть с верхотуры на зарастающие сорняками пашни и глохнущую рыбацкую тропинку, в душе прежде времени подселяется слякотная осень.
Ягоды Антоновой балки
Дикое поле настолько древнее, что одна из его морщин – Антонова балка – утратила изначальную угловатость. Ещё более сглаживают её черты осенние туманы. Они наползают с верховий, омывая павшие ниц куртины шалфея и курган на правом скате, который, подобно сторожевому псу, дремлет в ошейнике из зарослей дикой розы. Усыпавшие шиповник ягоды размером с косую сливу.
Однако мы с водителем не спешим воспользоваться дарами природы. Если сорвать две-три горсти ягод и поместить в пакет с дозиметром, тот запоет недовольным голосом. Наверно, тот же прибор привела бы в желчное раздражение и змейка, которая при нашем появлении спряталась среди камней. Это был обычный ужик, только радиация окрасила его в пепельный цвет. Она же придала плодам шиповника необычную тяжеловесность. И вообще давно замечено, что на курганах, будь то половецкое захоронение или заброшенная урановая шахта, растут самые сладкие и крупные ягоды.
Река вечности Малая Шишовочка
Река Малая Шишовочка настолько мила, что её хочется приголубить как ореховую соню – обитательницу Донецкого кряжа. Однако ближайшая родственница белок, наверное, уже дремлет в дупле старого ясеня, восседающего у тихого плеса. Таких заводей здесь множество. В них отдыхают опавшие листья, каждый из которых занял своё место у причала – рухнувшей поперек русла осины. Только мальки шемаи никак не угомонятся. Они испытывают на непотопляемость паучков-водомеров и гоняются за порождаемыми листопадом солнечными бликами.
Вода в заводях очень дружелюбная. Она пахнет тишиной байрачных дубрав и не стремится тут же выбраться из горсти. А ещё здесь торжественно, словно перед парадом, который должен принимать следующий осенний месяц. И посреди этой торжественности под далекий гром артиллерийской канонады струится в вечность Малая Шишовочка, такая же робкая, как и обитательница здешних мест ореховая соня.
Пёстрые дождевики
Холмы Донецкого кряжа и серое плато разукрашены дождевиками грибников, которые издали кажутся блуждающими кустами боярышника. Понаблюдав, как облачко мороси припало к плечу горы Ясенёвой и теперь жалуется о чём-то безвозвратно утраченном, иду туда, где особенно щедро уродились полиэтиленовые накидки. Однако грибники на поверку оказываются нелюдимее отшельников. Влача наполненные дарами осени корзины-вериги, они прячут лица под капюшонами дождевиков.
Перекурив в гордом одиночестве, по едва заметной тропинке спускаюсь в самое логово осени – заросший овраг. Здесь полно грибов. Но со мной нет ни авоськи, ни жалкого пакета. Да и, честно признаться, не имелось никакого желания уподобиться отшельникам, которые таскают вериги, не замечая облачка, которые плакали на плече горы Ясенёвой по ушедшему лету.
Часть седьмая
В объективе ад кромешный
МЕРТВЫЙ ПОД ЮБКУ НЕ ЗАГЛЯНЕТ
Привратником я подрабатывал за «спасибо» ещё до войны. Происходило это обычно в сумерках, когда мой сосед Аркаша возвращался из похода по питейным заведениям. При этом он произносил одну и ту же фразу из анекдота середины прошлого века:
– Придержи калитку, чтобы я мог ключ впихнуть.
Но Аркаша сбежал в глубокий тыл после первой бомбардировки, оставив на попечение сестры Аннушки ключ от капризной калитки и кобелька Валета.
Аннушка, приятная во всех отношениях дама почтенного возраста, питейные заведения обходила десятой дорогой и, следовательно, кормить кобелька не забывала. Благодаря её стараниям Валет растолстел до такой степени, что пришлось расширить лаз в дощатую конуру.
Приход Аннушки узнавал по скрипу калитки и приветственному лаю Валета. Однако в то утро вместо скрипа услышал неясную возню. Никак, подумалось, беглый Аркаша вернулся? И успел спозаранку причаститься?
Увы, у строптивой калитки возилась стопроцентная трезвенница. Уловив затылком мой недоуменный взгляд, попросила найти управу на раскапризничавшийся замок:
– Руки ходуном ходят, – объяснила Аннушка.
Вообще-то, задавать вопросы расстроенным дамам не рекомендуется. Можно нарваться на грубость. Или, что еще горше, заполучить слезливую исповедь. Но здравые мысли пришли позже, после того, как с языка соскользнуло:
– С вами всё в порядке?
– Как сказать, – ответила Аннушка. – Ездила вчера за пенсией. На ту сторону.
– Удачно-то хоть?
– Деньги получила. Однако натерпелась выше крыши.
– Представляю, какие там сейчас очереди, – посочувствовал я. – Опять же, вчера в районе блокпостов сильно шумели.
– Если бы только. Дедок древний прямо на блокпосте помер. Народ, ясное дело, стал требовать, чтобы покойника убрали с дороги. Не переступать же через него. А военные хохочут: «Топайте, тётки, смело. У деда
