Я шкурой помню наползавший танк - Юрий Иванович Хоба
– Еще покойный дед говорил, что нашествие мышей – к войне.
Директор заповедника «Каменные Могилы» и мой приятель Виктор Сиренко придерживается несколько иного мнения:
– На полях сейчас чересчур шумно. Горят брошенные хлеба, посевы подсолнечника. А куда, спрашивается, податься оставшимся без кормовой базы мелким грызунам? Что же касается способности братьев меньших предугадывать войну, то я глубоко сомневаюсь. Даже лучшие умы планеты не ведают, что творят, куда уж здесь мелкой мышке…
Данная версия Василию Сидоровичу показалась малоубедительной:
– В таком случае, – рассердился отставной механизатор, – пусть ваш товарищ объяснит поведение горчака. Водится в прудах и реках такая рыбка размером с дамский мизинец. Обычно горчак встречается редко. Но по словам моего деда, в голодовку тридцать третьего, сорок седьмого, а также в Отечественную от горчака плотины ломились. Многие той рыбкой только и спаслись от лютой смерти.
Монолог Василия Сидоровича я не стал переадресовывать директору заповедника. Все-таки он – специалист по сухопутной живности. Да и не так уж ошибся предок отставного механизатора, который сумел нащупать связующую нить между поведением братьев меньших, войнами и голодовками.
Осенняя ягодка
Природа предусмотрительна даже в мелочах. Ну что такое, скажите на милость, листья? Умерший наряд лета, мусор? Ничего подобного. Ни одно уважающее себя деревцо не станет разбрасываться листьями, наоборот, бережно ссыплет под «ноги», прикрыв питающие его корни.
Защита, разумеется, слабенькая, но в лютый мороз она – великое благо. И еще, под листьями, помимо вредителей, находят приют червячки и прочая полезная живность.
Жаль, что эту простую истину отказываются признавать люди. Сгребут все до единого листика, да и соорудят из них небесную коптильню – костер. А дереву с червяками хоть пропадай в малоснежную зиму.
Слава богу, в лесу никто не зарится на персональную собственность ясеней и кленов. Ложится листик на листик, а под занавес осени образуется ковер, податливее которого может быть только ковыльная степь. И еще, в лесу держится оглушающий шорох. Такой обычно сопутствует ледоставу, только этот помягче, умиротвореннее.
На самой опушке, багрянец которой перекликается с изумрудом озимой, алый автомобиль, облитый фиолетовым кустом терна и молодая женщина. Она вписывается в панораму осени так же естественно, как и легкое облачко над ее головой.
Дива меня не замечает, а я при помощи дальнобойного телевика могу рассмотреть даже сережку в мочке ее правого уха. Вообще-то, подглядывать некрасиво, но очень уж славно смотрится дамочка. Она так увлеченно лакомится терном, что я за сотню шагов ощущаю вкус лесной ягоды.
Так и человек. Как ни ярок он в пору цветущей молодости, но лишь осенняя пора способна придать чертам лица изысканную завершенность.
Черный дождь под Свистунами
Дожди следует коллекционировать, как отчеканенные в единственном экземпляре монеты. Если порыться в копилке памяти, то обязательно сверкнет серебро обрушивающихся на пролив Лаперуза ливней, тропические шквалы островов Зеленого мыса и многое другое, не менее ценное.
Но плотнее всего на душу ложатся дожди моей малой родины. Они шуршат за окнами, словно мышки в ворохе оберточной бумаги. Только внимать им следует не у радиатора центрального отопления. Лучше всего запеленаться в дождевик и отправиться куда глаза глядят. Скажем, по отрогам Донецкого кряжа, где течёт речушка Малая Шишовочка и дремлет в омуте предзимья хутор Свистуны.
Хотя нет, Свистуны и холм на юго-западной его окраине лучше обойти стороной. В противном случае есть риск испортить всю прогулку.
Донецкий кряж хорош для путника тем, что почвы здесь, за исключением речных пройм, наполовину из песка и гравия. В заросшие целинными травами островки желательно не соваться. Спустя четверть часа окажешься в положении пловца, который на хилой ладье рискнул пересечь издерганный встречным теченьем пролив Босфор.
Так вот, ни в коем случае не поднимайтесь на холм у Свистунов. Уйдете оттуда с такой горечью на душе, что её не способны загасить даже пара-тройка сигарет. Именно такое количество я выкурил, глядя на затканный паутиной дождя горельник. Он был чёрен, как душа ограбившего на паперти калеку – нищего.
Обогнув горельник по периметру и неизвестно зачем посчитав оставленные снарядами воронки, возвращаюсь к человеческому жилью. Следом за мной крадется всё тот же тихий дождь, один из дождей моей малой родины, который я разместил в копилке памяти на самом приметном месте.
Сентябринок светлые глаза. Заминированное яблочко
В хуторе Петровском уцелела лишь братская могила да полтора десятка домов. Особенно досталось верхней улице. Её в упор расстрелял танк, экипаж которого облюбовал под огневые позиции местное кладбище.
Теперь, если судить по частоколу табличек «Мины», оно – самый опасный объект. Об опасности напомнил и приставленный ко мне в качестве сопровождающего ополченец:
– Открытых мест избегайте, иначе окажетесь в прицеле с сопредельной стороны.
Заходим в один относительно уцелевший дом.
– Здесь, – рассказывает ополченец, – жили дед с бабкой. Хорошие старики, гостеприимные, бабка отличные пирожки с капустой готовила… Однако конец гостеприимству положила танковая болванка. Пробила стену и прямиком к хозяйке в кровать… Деда даже не поцарапало. Наверное, судьба решила, что с того достаточно полученных ещё в Великую Отечественную войну увечий.
Не в силах больше мириться со смрадом мышиного помета, выходим во двор. Росший здесь десятками лет спорыш ещё сопротивляется заокеанским сорнякам. Зато сад и огород они заполнили без остатка. Местами полынолистая амброзия сравнялась с деревьями и теперь прячет от человеческого глаза осенние яблоки.
– В сад нельзя, – предупреждает гид. – Отсюда прямая дорога туда, где растут райские кущи и черти гремят сковородками.
Однако я пренебрёг советом. Да и здравый смысл подсказывал, что никакой дурак не станет минировать сорняковые джунгли. Перегнулся через штакетник и сорвал умытое дождиком яблоко. Глядя на меня, рискнул и ополченец. Он наломал целую охапку светлоглазых сентябринок для дамы сердца.
Запретный плод оказался тяжёлым, словно вобрал все горе донецкой степи. И в то же время он был удивительно солнцеликим. Если оставить такое яблоко на полке в чулане, то высветлятся самые потаённые уголки.
– Время экскурсии иссякло, – напомнил ополченец и двумя пальцами снял с затвора автомата легкое облачко паутины.
Точно такие же произведения осеннего ткачества облепляли обугленные стропила или, благополучно миновав препятствия, плыли над хутором, где о мирной жизни напоминал лишь запах яблок, которые взяли от земли силу её притяжения, от солнца – жар лучей, а от войны – горечь запустения.
Мерцают лампады на речных берегах
Малые реки Приазовья по осени сродни отбродившему положенный срок молодому вину. А еще они покладисты, как сполна познавшие земные удовольствия красавицы. Да и названия у
