Осень добровольца - Григорий Степанович Кубатьян
В одной из книг польского фантаста Станислава Лема описывалась обитаемая планета, по которой постоянно били метеориты. Каждого прибывающего на эту планету клонировали. Если тебя на улице убивал метеорит, тут же приезжал грузовик, и из ящика со стружкой и опилками вынимали нового тебя. Жаль, что в реальности это невозможно.
Прилёты прекращаются — и мы с Чукчей затеваем уборку: собираем обёртки и окурки в старый металлический таз, сметаем со старых водопроводных труб паутину. Пересчитав гранаты и ПТУРы, укладываем по порядку ящики с патронами.
Таз с мусором я отношу во двор, к стихийно сложившейся куче хлама. Никто не вывозит мусор отсюда — это невозможно, поэтому куча постепенно растёт. Но вид она не портит, потому что вокруг и так настоящий апокалипсис. Разбитые остовы домов, искорёженные автомобили, дырявые мятые гаражи, обугленные культи деревьев, переломанные столбы. Ни одной целой постройки, ни даже одного целого предмета; весь посёлок будто пропустили через мясорубку. Вдали видны живописные холмы, луга, — но и над ними что-то дымится; идёт война.
В подвал спускается молодой крепкий парень в зимних камуфляжных штанах на подтяжках. Он подвыпивший, раскачивается и пытается пританцовывать.
— О, зда-арóва! Ахматовцы, чи що? А меня Саня зовут, — зло и нервно улыбается он. Говорит с лёгким малороссийским акцентом. — Я знаю, где вы стоите. Там ещё нормально. А мы — на тридцатке. Там ваще капец, — хохочет он.
— Сильно стреляют?
— Сильно? Та не-е-е, в самый раз. Нас как привезли сюды, сразу в окоп. Ну, шо, сидим. И «птаха» их прилетает: ж-ж-ж. И потом сразу: бах, бах, бах! Все наши двухсотые та трёхсотые. Командира сразу вбило. Я один выжил. В блиндаже «лисячья нора» была, успел в неё забиться, скрючился.
— Страшно было?
— А ты как думаешь? Легко труп товарища с окопа за ногу тянуть как собаку? Я вообще не военный, даже не служил. В деревне живу, недалеко от Луганска. Мне это надо всё?! Подъехал автобус — и меня туды затолкали. Дали пулемёт. Как забрали, я первый раз помылся через 37 дней. А сейчас уже не страшно. Я вообще бессмертный. Видишь медвежонка? — он достаёт из кармана маленького плюшевого мишку. — Подарок от дочки. Мой оберег. С ним — ничего не боюсь.
Саня ныряет за висящее одеяло к своим товарищам ЛНР-овцам. Оттуда доносятся громкие голоса, хохот, ругань, потом рыдания.
— Ты чего? Ты чего? — утешает кто-то Саню.
Тот всхлипывает:
— Та дочке сейчас звонил из штаба… — и потом сразу, злобно: — Отцепись, сука! Ну, шо пристал? Шо тебе надо?
Выскочив из-за одеяла, Саня убегает во двор.
У ЛНР-овцев греется печка, там тепло. На газовой плите бурлит чайник. С утра уже завели дизель-генератор — поэтому горит лампа, а в лежащий на столе переходник воткнуты мобильные телефоны.
У бойцов завтрак. Едят вкусное: пюре с сосисками. Кипяток мне разрешают взять, но к столу не приглашают. Разговор идёт — между своими.
— Мой отец шёл через пограничный переход от нас к хохлам, — рассказывает артиллерист Серёга. — Они его задержали, издевались, один из них отцу руку прострелил. Вот тогда я решил идти в ополчение.
— А нас мобилизовали, — вспоминает другой боец; его история вроде дополняет предыдущую, но не связана с ней; каждый вспоминает что-то своё, наболевшее: — Выдали оружие и отправили на передовую, не сказав, где она. Приказали: идите. Мы целый день шли, тащили на себе барахло, — а нам говорят, дальше идите. Пешком 40 километров гнали…
— Ладно тебе, не болтай лишнего. С конторой давно не общался? — Серёга с подозрением косится на меня.
Забрав кипяток, я возвращаюсь в нашу часть подвала заваривать доширак, от которого грустно в животе. Неожиданно, откинув входное одеяло, в подвал заходят Барон, Тайга и Турист, ушедшие ночью на позиции.
— За продуктами вернулись. А Барона сдаём обратно — не пригодился, — холодно сообщает Турист.
— Запятисотился Барон, — с трудом сдерживая смех, шепчет мне на ухо Тайга.
— Я заболел, — громко объявляет на весь подвал Барон. — Еле на ногах держусь!
В армии любят присваивать шифры. Отметка «груз 100» при перевозке — боеприпасы. «Груз 200» — гробы с телами погибших. «300» — раненые. Пленных считают четырёхсотыми. Отказавшихся участвовать в боевых действиях и дезертиров называют пятисотыми, хотя для перевозки такое обозначение уже не требуется.
Пятисотых отправляют заниматься материальным обеспечением, они помогают с ранеными в медроте или трутся возле штаба, занимаясь неизвестно чем. Но лучше — так, чем сбегут во время боя или сдадутся врагу.
В холодном и сыром окопе Барону не понравилось. Ему стало худо по пути к лесопосадке, пока нёс пулемёт и БК к нему. А на позиции начались прилёты, возникла угроза прорыва. Его организм запротестовал — и могучего Барона свалил сильнейший приступ инфлюэнции.
Тайга и Турист уходят, нагруженные дошираком, тушёнкой и питьевой водой. Барон садится смотреть боевик на телефоне. В тёплом и надёжном на вид подвале ему становится легче.
Вернувшийся в подвал Медведь удивляется, заметив Барона, который должен находиться на позиции:
— Ты как здесь оказался?!
— Заболел. Простудился. Еле на ногах стою.
— Так возвращайся в располагу!
— Не поеду. Меня там в «пятисотые» запишут. Лучше я здесь, в резерве буду. Мало ли что понадобится! — мужественно стонет Барон.
— Ну, в комнату иди, к печке. Погреешься.
— Не могу пацанов бросить. Они тут у входа дежурить будут — а я, значит, там, в тепле? Не такой я человек! Своих не бросаю!
Медведь хмыкает и уходит. А из-за одеяла выглядывают двое ЛНР-овцев:
— Парни, не хотите присоединиться? — один из них держит под мышкой бутылку.
Все отказываются, но Барона терзает соблазн:
— Если только для здоровья?
— За здоровье! — ЛНР-овцы разливают и радостно чокаются с Бароном.
К счастью, застолье продолжения не имеет: у ЛНР-овцев появляются дела, а Барон понимает, что сбежать с боевого задания и сесть пить водку — не лучшая идея.
Есть и плюсы от его возвращения: наладив контакт с соседями, Барон выменивает на коробку с дошираком огромный шмат сала.
…Ночью наша с Чукчей очередь дежурить. Взяв автоматы, наливаем крепкий чай в кружки и садимся у стола, поглядывая на вход. Одной заброшенной внутрь гранаты достаточно, чтобы устроить в подвале беспорядок, несовместимый с нашими жизнями.
Чтобы отогнать сон, беседуем. Чукча вспоминает, как служил кинологом во внутренних войсках. У него был огромный ротвейлер. Пса сдали в питомник хозяева, после того как он чуть не загрыз их насмерть. Ротвейлер был плохо воспитан
