Зеленые мили - Елена «Ловец» Залесская

и запрещать себе плакать. Категорически. Это словно договор со Вселенной: пока я не плачу, все хорошо, все живы, и вера побеждает все страхи. Но как только я дам волю слезам, я проиграла. Пытаюсь вспомнить хоть какие-то молитвы, понимая всю бессмысленность повторения слов, в смысл которых я не верю: есть Отче наш, есть «И да будет воля Твоя». И это единственная молитва. Вспоминаю какие-то практики, техники. Пытаюсь заняться хоть чем-то. Чат, канал. Но там веселые люди ведут диалоги на легком языке. У них нет моих проблем. Их близкий человек не ползет сейчас по открытому полю у Белогоровки под «птицей» противника и риском быть уничтоженным сбросом. У них не отсутствует связь уже сутки, хотя он сказал, что сработают в ночь и выйдут утром. Им не нужно коченеть от страха, когда на экране телефона отражается незнакомый номер. У них нет настоящей войны. Их война в телевизоре, телеграм-каналах, на страницах газет. Я не могу быть сейчас там, с ними. Но посты надо выкладывать. Иначе кто-то неминуемо задаст вопрос: а где Командир? И мое самообладание затрещит по швам.

Что-то пишу. Что-то выкладываю. Подпись «Ваш Снайпер». В голове мысли никак не хотят уйти в другое русло.

Беру его рюкзак. Подарил в нашу первую встречу в Луганске.

— Пусть у тебя будет что-то от меня, на память.

— Но мне не нужны никакие напоминания. Все закончится, ты вернешься. А рюкзак тебе пригодится.

— У меня другой есть, побольше. Бери. Я же вижу, он тебе нравится. И шевроны на нем все мои.

Прижимаю его к груди. Так мы с рюкзаком просидим еще два дня. Будет звонить Медик. В конце концов он напишет «штабной крысе», как ласково называли свои Варзу, и тот скажет ему, что новостей нет никаких. А значит, подытожит Медик, все хорошо, ведь если бы было плохо, новости бы точно были. Хотя бы о том, что отправляют эвакуационную бригаду.

Происходи эти события не на исходе третьего месяца, а, например, сейчас, когда за спиной два года «персонального» СВО, подобный расклад не только не принес бы мне спокойствия, он бы меня окончательно затащил в панику. Но тогда я еще верила волшебной силе штабного слова.

На третий день позвонил Бронелоб. Звонок прошел и оборвался. Связь исчезла. Телефон тупым электронным голосом рассказывал: «Абонент вне зоны действия». У меня тряслись руки. То ли от нервов, то ли от принимаемых на ночь ведер Новопассита, нотты, валерьянки и прочего растительного успокоительного. Без них я не засыпала совсем. С ними хотя бы урывками удавалось поспать.

Я набрала Медику.

— Саш, я боюсь, что это может значить? Он же там у них водителем…

— Я сам не знаю. Надо дозвониться.

— Напиши еще раз Варзе?

Приходит СМС от Брони:

«Что там с Кузей???!!!»

Ноги подгибаются.

«Какого черта ты меня пугаешь? Кузя в госпитале, что с Аидом, он вышел?!»

Ответ приходит не сразу.

«Вроде да, но я еще в штабе не был».

Связь снова пропадает. Третий день идет к концу.

Я буду ходить по дому все эти дни, забывая дышать и пропуская удары сердца. Я запрещу себе плакать: это будет признанием поражения. Буду сидеть часами, прижимая к груди подаренный рюкзак, который хранит запахи и память о Серебрянских лесах, и прислушиваться к себе: да или нет? И верить. Когда ничего, кроме веры, не останется — придет спокойствие. Все будет, как надо, все будет правильно. На этом построен мир и жизнь после того, как замолкают любые истории.

Он позвонит в понедельник. Когда от надежды и нервной системы останутся только клочья. Грязный, замученный, но глаза будут гореть: Цыган и Метис нашлись в канализационной трубе, где потом все четверо пережидали артобстрел и визит «птиц» со сбросами. Два дня. Но все живы и все вышли. Это главное.

— На тебе лица нет.

— Я еле говорю. Мне бы не уснуть, пока раздеваюсь. Помыться.

— Иди, пожалуйста, отдыхай. Прошу, поспи и поешь.

— Пойду.

Я положу тогда трубку и буду рыдать, дав себе волю. Слезы катарсиса они такие. Вымывают все страхи и ненужный кортизол. Потом буду спать. Стараясь не думать, что дома там, в Приволье, разбирают через день танками, а эти три дня были всего лишь первым опытом в череде следующих долгих месяцев.

Февраль подойдет к концу. Зима закончится, не принеся облегчения.

В апреле отряд почти полным составом перейдет в спецназ «Ахмат». Начнется совсем новая глава жизни.

Медик погибнет при штурме в мае 2024-го.

Броня займет место замполита, оставшись в старой бригаде.

Кузя, проведя по госпиталям полгода и еще столько же на реабилитации, вернется в группу Аида.

Я пойму, что страх побеждает только вера и ничего кроме.

Кузя

Кузю привезли в Москву через несколько дней в начале марта. Мальчишка, 22 года. Мог быть моим сыном без всякой натяжки. Я примчалась в госпиталь на следующий день. В отделении запах табака сшибал с ног. Ребятам в этом госпитале можно все — лежачие парни, не то что покурить, пописать сходить сами не могут. Время было вечер.

Мой пока еще не слишком хорошо знакомый, но уже такой любимый мальчишка лежал в одной палате с вагнеровским штурмом, участником бахмутской мясорубки.

— Кузенька, мальчик мой хороший!

Аккуратно обнимаю его. Он поднимается мне навстречу еле-еле отрывая плечи от подушки. В глазах радость.

— Мам! Спасибо, что пришла.

Мамой меня будут называть часто. Даже те, кто старше по паспорту. Те, у кого есть свои прекрасные любящие матери. Просто если есть командир — Батя, то и мама тоже должна к нему прилагаться. Звоним Бате. Недолго и радостно болтаем по видеосвязи. Уже понятно, что ногу удастся сохранить. Просто не будет. Фарш на месте голени врачи в госпитале сначала в зоне СВО, а потом на «большой земле» собирали как браслет из мелкого бисера. Но об ампутации речь уже не идет, и все превращается в маленький праздник.

Оставляю парням пакет с сигаретами, фруктами, чем-то еще, чего уже и не вспомнить. Целую Кузю, жму руку штурмовику. Я буду приезжать сюда так часто, что меня будут узнавать охранники, медсестры, парни в палатах. Каждого обнять, с каждым поздороваться. Привезти вкусного, полезного, нужного. Теперь и сюда тоже.

Однажды я приехала, а Кузю перевели в общую палату. Там установки для откачивания жидкости из ран прикреплены прямо