Свен Хассель - Направить в гестапо
— Чушь! — перебил его Порта.
— Я помню этот случай, — вмешался Барселона. — Уж не тот ли зверюга-сержант — как там его? Гернер, так ведь? — довел беднягу до крайности?
— Как и многих других, — подтвердил Порта. — Был ты там в то время, когда он взъелся на Шнитциуса? Помнишь такого? Который кончил ампутацией ступней? Он вечно дрожал от страха перед Гернером. Был ты там в то время, когда Гернер смешал его с грязью?
— Вроде бы припоминаю, — ответил Барселона. — Что-то, связанное с пепельницей, так ведь?
— Вот-вот. Является Гернер с проверкой — ты же помнишь, как он требовал, чтобы казарма постоянно была в безупречной чистоте? Ну, приходит он однажды, мы все вытягиваемся в струнку, нигде ни пылинки, и тут Шнитциус вдруг вспоминает, что забыл вытряхнуть пепельницу. Гернер не курит и бесится при виде пепельницы с окурками и всего такого, поэтому Шнитциус бездумно хватает ее и сует под свою подушку. В общем, все идет нормально. Гернер уже направляется к выходу, вдруг что-то заставляет его обернуться, и он видит, что от подушки поднимается дым, словно она горит. Конечно же, бросается туда, как сумасшедший, это койка Шнитциуса, Шнитциус стоит рядом с ней, так что тут не отвертишься, и Гернер напускается на него: «Ты сунул туда эту мерзость?» Шнитциус никак не может отрицать, и Гернер заставляет его съесть весь пепел, все окурки и в довершение всего вылизать пепельницу…
— Да да, черт возьми! — воскликнул Барселона. — И вскоре бедняга выблевал все на пол в сортире…
— Угу, тут появляется Гернер, застает его за этим и приказывает встать на четвереньки и вылизать все снова.
Медленно и мучительно приходивший в себя Шнайдер теперь сидел среди нас, прижимая платок к ране на голове, но тут совершенно неожиданно прижал его ко рту и отвернулся, делая рвотные движения.
Я нетерпеливо подался к Порте.
— И он повиновался? Стал вылизывать?
— Стал, конечно, — ответил Порта. — Шнитциус до смерти боялся этого гада.
Я откинулся на спинку сиденья.
— Я бы не подчинился.
Порта поглядел на меня.
— Шнитциус не был в подпитии, как ты. К тому же новичок в армии, не умел постоять за себя. В общем, не успел он подняться с четверенек, как его снова вырвало, тут появляется офицер — лейтенант Хенниг, — сказал он Барселоне. — Среди офицеров он был ничего, только выходил из себя, когда приходилось разбираться с ссорой между солдатами. Лейтенант тащит Шнитциуса к себе в кабинет и спрашивает, что это он, черт возьми, делал, а Шнитциус, дурачок, выкладывает ему все о Гернере и о том, как сержант обращается с ним. Тут, конечно, лейтенант выходит из себя, как никогда, вызывает к себе гауптфельдфебеля Эделя и приказывает сорвать с Гернера нашивки. В результате Гернер получает десять суток ареста, а остальные унтер-офицеры собираются кучей и задают Шнитциусу основательную трепку за него. Сказал бы, что любит вылизывать блевотину, или что делал это шутки ради или еще что-то. Только, как я уже сказал, мы все тогда были совершенно зеленые…
— Постой-постой, — перебил его Старик. — Ты же вроде хотел рассказать о том, как делал предложение девушке?
— А, да-да, — ответил Порта. — Верно… Так вот, это было после того, как меня турнули из лазарета. Пока лежал там, я видел эту девочку несколько раз и слегка увлекся ею. Она вертелась возле Бретшнайдера, когда он обходил палату со своей небольшой свитой. В общем, я потерял из-за нее голову. Когда меня выперли оттуда, я стал отправлять ей открытки. Первая, никогда не забуду, была старой, на ней фельдфебель в кайзеровском мундире вышибал дух из польского драгуна или кого-то в этом роде. А наверху было написано крупными буквами слово «Месть». Помню, я постоянно думал, поняла ли она это сообщение.
— Какое сообщение? — удивился Штеге.
— Ну, что я хочу переспать с ней, понимаешь?
— И она поняла? — спросил ошарашенный Штеге.
Ему еще предстояло уразуметь, что, слушая рассказы Порты, нужно принимать их как есть, не задумываясь особенно о внутренней логике.
— Нет, думаю, поначалу не поняла. Во всяком случае, знать о себе не давала. И в конце концов я отправил ей открытку с сообщением на обратной стороне. На лицевой был летчик, сидящий на скамейке с девушкой. Летчик держал руки между коленями, девушка строила ему глазки, а на обороте я написал нечто вроде любовного письма…
— И что там у тебя говорилось? — спросил Малыш.
— Сейчас уже не помню. Только стоило мне это больших трудов. Я не писал на старый манер. Начал с того, что надеюсь, она не сочтет бесцеремонностью, что я пишу из вонючей казармы такой барышне, как она, только подумал, что «вонючая» — слово неподходящее, поэтому зачеркнул его и написал «прусской». Я старался, понимаете. Не писал первое, что придет в голову.
— Надеюсь, она это оценила, — сказал Штеге.
— Еще бы! Заважничала — видимо, раньше никто не ухаживал так за ней. Кстати, поначалу она была очень застенчивой. Ее согласия увидеться со мной пришлось ждать несколько дней. Потом она прислала какого-то мальчишку с запиской — там говорилось, что я могу зайти к ней, если хочу. Она, само собой, жила с родителями. В старом доме номер восемь на Бисмаркштрассе. Я понимал, что нужно произвести впечатление, поэтому выбрился, отутюжил мундир, умылся и правильно сделал, потому что дом оказался шикарным, дверь мне открыла горничная. Важности у нее тоже было хоть отбавляй. Спросила, есть ли у меня карточка, которую она могла бы передать хозяевам. «Не нужно мне никакой карточки, — говорю. — В Падерборне меня хорошо знают, кого угодно спросите». Она уходит, держа спину так, будто шомпол проглотила, а меня оставила стоять в холле. Пока ее не было, я по-быстрому осмотрелся, чтобы сориентироваться, и воспользовался возможностью навести глянец на сапоги бархатной подушечкой с дивана. Бархат — одна из лучших штук для этой цели, и с блестящими сапогами я начал чувствовать себя настоящим аристократом.
— Постой-постой, — перебил его Малыш. — Ты же вроде сказал, что остался в холле?
— Совершенно верно. Горничная оставила меня там.
— Как же ты взял подушечку с дивана?
— А у них в холле стоял большущий диван! Черт возьми, сразу видно, что ты ни разу не бывал в приличных домах. Видимо, считаешь, что холл — это небольшой проход за парадной дверью? Так вот, это большое помещение с мебелью, картинами и всем прочим, как в комнате. И комната, где едят, не похожа на ту, где сидят и разговаривают. Притом сидят они и разговаривают не внизу, как в свое время мы с тобой, а на втором этаже. А там, где…
— И у главы семейства на кресле норковый чехол! — съязвил Малыш. — Брось ты эти скучные детали, рассказывай жареные подробности. Что было дальше? Она спустилась в этот похожий на комнату холл, а ты завалил ее на этот диван с подушечками?
— Прошу прощения, — ответил Порта, — но я терпеть не могу, когда меня подгоняют. Либо ты слушаешь историю и ничего, кроме истории, с художественными и физическими подробностями, либо я сдаюсь, и можешь приниматься рассказывать свои враки. Хочешь верь, хочешь нет, но у меня есть гордость, как у Шиллера и всех прочих. Хочешь послушать скабрезные части, так дождись их. Ты ведь не получаешь пирожного, пока не съешь бутерброд.
Малыш с недовольным видом опустил голову на стол, подложив под нее руки, и попросил нас растолкать его, когда Порта дойдет до того, как отымел девушку. Если только так оно и было. Шнайдер с измазанным кровью и рвотой платком повернулся и спросил нечетким голосом:
— Что происходит?
— Ничего! — Малыш торжествующе распрямился. — Вот это мне и не нравится — ничего не происходит. Будь я на твоем месте, так изнасиловал бы ее десять раз, прежде чем идти к ней домой. А потом отымел бы ее на этом диване с подушечками и…
— Ну и что было дальше? — спросил я у Порты. — Чем кончилась эта история?
Порта угрюмо пожал плечами. Было ясно, что Малыш расстроил его артистическую, как он считал, душу, и конца истории теперь мы не услышим никогда.
— Расскажи, как спрашивал ее отца, можешь ли жениться на ней, — посоветовал Старик.
— Зачем? — спросил Порта. — Это не смешно.
— Смотря на чей взгляд, — ответил Старик, видимо, слышавший эту историю уже много раз.
— Черт возьми! — рассердился Порта. — Я только спросил его, могу ли на ней жениться, чтобы все было чинно-благородно! Что тут смешного, а? Я мог бы отыметь ее на скамье в парке, разве не так? Мог бы в любое время…
— И жаль, что не отымел, — недовольно буркнул Малыш. — Тогда может, стоило б рассказывать эту историю.
— Насколько понимаю, — сказал я, — ты на ней так и не женился?
Порта лишь бросил на меня презрительный взгляд и отвернулся.
— Нет, конечно! — сказал Малыш. — Не женился, не отымел и вообще ничего не сделал!
Тут из трескучих громкоговорителей прозвучал приказ всем командирам отделений пятой роты явиться в оружейную для получения оружия. Старик выколотил трубку и встал.
