Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

— Амафунтского.

— Учиться, Коля, надо всерьёз. Овладевать современными теориями мироустройства. В них нет места Богу. Человек сам властитель своей судьбы, сам строит новый мир. Пора уже оставить в прошлом веру в сверхъестественное вмешательство. Ты ведь наверняка в школе читал Пушкина, про попа и работника его Балду. Там хорошо показано, как на шею трудовому человеку норовят сесть бесы…

— Тьфу-тьфу, — сплюнул Коля.

— …а сам поп и есть первый бес.

Коля встал, пробормотал «извините» и поплёлся прочь.

— Зря ты с ним так, — сказал Василий. — Ну верует человек, что с того? Помнишь батюшку, с которым мы ехали в поезде? Он верно заметил, что по Конституции любой имеет право верить.

— Но и любой имеет право разоблачать религию! — воскликнул Мирон и вдруг замолчал с открытым ртом, потом вскочил и потряс Васю за плечи:

— Вася! Забыл тебе рассказать! Удивительные творятся дела!

Заметив Васину заинтересованность, снова сел, достал папиросу.

— Ну? — рыкнул Василий. — Чего ещё?

— Помнишь ли ты, как тот поп, отец Анатолий, говорил нам в вагоне, что православие в СССР вот-вот опять полезет изо всех дыр? Он был прав!

— То есть?

— Двадцать третьего числа, когда я так неосмотрительно пошёл с тобой в военкомат, мы в редакции получили телетайпное сообщение о проповеди митрополита Сергия. Он в Союзе вместо патриарха, самый главный поп. Понимаешь?

— Пока нет.

— Ну как же! За все годы работы в советской печати я ни разу не видел официальных сообщений о церкви. Разве что о вредительской деятельности отдельных её служителей. И вдруг — рассылают по стране тассовку про митрополита! Текста проповеди, слава тебе, Господи, не было, но в положительном смысле говорилось, что Сергий призвал мирян подняться против немецко-фашистских захватчиков. Вот как мне к этому относиться?

— Интересно, — задумался Вася, — а что ты будешь делать, если поступит официальное указание верить в Господа? Поверишь или нет?

На какое-то время Мирон оцепенел, а потом начал медленно, с неприятным оскалом на лице поворачиваться к Василию.

Труба пропела «отбой»…

«Дорогая мамочка! Если увидишь кого из моих друзей, передавай приветы. И Кате с третьего этажа тоже. Здесь у меня много новых друзей. С одним из них я познакомился ещё до начала войны, и он вместе со мной попал в армию…»

Когда 23 июля Одиноков пришёл в экспедицию, начальник её, товарищ Марьев, был немногословен.

— Велено вдвое сократить штат, — сказал он, — и одновременно увеличить объёмы геолого-поисковых работ. Практикантов не брать. Про свою отсрочку от службы узнавай в Москве. Ты, кстати, отметил в московском военкомате командировку на практику? Что в Барнаул едешь, сообщил им?

— Нет, — ответил Вася, холодея. — Забыл, пока с этим Вяльевым возился.

— Срочно в Москву! Объявят тебя дезертиром, мало не покажется…

На вокзале сказали, что пассажирские рейсы отменены:

— Москва бузит, а у нас проблемы. Ждите.

Василий знал, что уже несколько лет, как Барнаул обзавёлся аэропортом. Оказалось, отсюда возят почту до Новосибирска, Бийска и в Горно-Алтайск. И всё.

— А как улететь в Москву?

— А никак.

Вернулся на вокзал: билетные кассы вообще закрыты.

День катился к вечеру. Пошёл к Мирону в редакцию:

— Мне надо уехать! Помоги!

— Слушай, айда в военкомат! Они помогут. А мне всё равно статью про мобилизацию писать, про энтузиазм населения, надо подсобрать фактуру.

Вокруг военкомата толпились сотни людей. Пока Мирон уговаривал низших чинов, что ему край как важно попасть на приём к военкому, Вася изучал наглядную агитацию, в обилии развешенную по стенам. Узнал, что в зиму 1940–1941 годов избы-читальни края провели лекции и беседы на тему «Новинки современной войны». Что с допризывниками встречались участники боёв у озера Хасан и на Халхин-Голе, герои Финской кампании. Что проведены военно-тактические игры, лыжная и конная эстафеты. Что оборонно-физкультурную работу с молодёжью ведут командиры запаса и красноармейцы, находящиеся в долгосрочном отпуске…

Тем временем Мирон добился своего. Их принял военком.

— Я корреспондент газеты «Красный Алтай», Семёнов. Пишу статью о мобилизации и об энтузиазме трудящихся. А товарищ Одиноков — москвич, как раз желает вступить в армию. Его надо как-то отправить в Москву, чтобы он там мог придти в военкомат.

Комиссар выслушал, попросил Васины документы. Изучил их:

— Вассиан Андреевич Одиноков?

— Да.

— Объясните мне, товарищ Одиноков, вы в Москве в какую армию намерены вступить?

— Это ясно, — улыбнулся Вася. — В Рабоче-крестьянскую Красную Армию.

— Очень хорошо. А здесь, в Барнауле, как вы думаете, в какую армию призывают?

— Наверное, в ту же.

— Не «наверное», а точно в ту же. В любом военкомате СССР, за исключением Среднеазиатского, Забайкальского и Дальневосточного военных округов, идёт мобилизация граждан в РККА. Впрочем, даже в Ташкенте, если вы изъявите желание, вас тут же мобилизуют. Понятно?

— Что?

— То, что в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня вы мобилизованы в РККА.

— Ему бы в Москву, — встрял Мирон. — Он там приписан…

— А у вас, товарищ, документы есть?

— Есть.

— Так-так. Семёнов, Мирон Васильевич, 1915 года рождения, — военком посмотрел в списки. — Подлежите мобилизации! Повестку получали?

— Нет.

— Ничего, это не страшно.

Крикнул в коридор:

— Сапоненко! Позови капитана Дубова, забрать двоих мобилизованных!

— А как же статья для газеты? — вскричал Мирон. — А как же энтузиазм трудящихся?

— Не вижу проблемы, красноармеец Мирон Семёнов. Проявляйте энтузиазм…

Запись от 20 октября 1987 года

Помню, как поразил меня доклад Хрущёва на ХХ съезде в той части, где оценивались военные таланты Сталина: «А надо сказать, что Сталин операции планировал по глобусу. Да, товарищи, возьмёт глобус и показывает на нём линию фронта».

Теперь я уже старый человек, и могу сказать: многие относились к Никите Сергеевичу со скепсисом. Пустопорожняя болтовня, а дел-то и нет. Помню анекдот тех времён: «Можно ли завернуть в газету слона? Можно, если в газете напечатана речь Хрущёва». В этом он похож на нашего сегодняшнего перестроечного лидера. Такая же пустота мысли.

Но чего у Хрущёва не отнять, врал он виртуозно. Например, в своих воспоминаниях писал: «У него (Сталина — М. Семёнов) появился какой-то физический, животный страх перед Гитлером. И он всё делал, чтобы ублажить Гитлера». Или в докладе на съезде: «Он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте».

Лично я не мог наблюдать И. В. Сталина в первые дни войны. Простой красноармеец, я вместе с моим другом В. Одиноковым в составе стрелковой части ожидал отправки на фронт. Но позже я всё-таки был военным корреспондентом, говорил со многими, кто встречался со Сталиным, сам его трижды видел. Собрал большую библиотеку воспоминаний, и знаю, что Сталин каждый день был на виду!

23 июня 1941 года, утром, он пытался связаться с командующим войсками Западного фронта Павловым. Затем — с выехавшими на фронт Шапошниковым, Куликом и Жуковым. На этот счёт существуют неоспоримые документы. В тот же день была создана Ставка Главного Командования во главе с наркомом обороны С. К. Тимошенко, а затем, я так полагаю, Иосиф Виссарионович отсыпался. Он, сильно больной тогда человек, провёл больше двух суток без сна. А с природой не поспоришь, спать надо.

24 июня И. В. Сталин занялся отладкой информационного механизма: по его личной инициативе ЦК партии и правительство приняли совместное постановление «О создании и задачах Советского Информационного Бюро».

В тот же день им был создан Совет по эвакуации. Возглавили его совсем не авторитетные Н. М. Шверник и А. Н. Косыгин, но его распоряжения мгновенно выполняли даже самые авторитетные наркомы: все знали, что на самом деле работу этого Совета курирует сам Сталин.

В тот же день он вызвал наркома связи СССР И. Т. Пересыпкина, расспросил о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами. Обсудили работу московского узла связи. В то время наркомат, телеграф и Центральная международная телефонная станция располагались в одном здании на улице Горького. При попадании в здание одной только вражеской бомбы можно было потерять телеграфную и телефонную связь сразу на многих направлениях. Об этом мне рассказывал сам Пересыпкин.